Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты

А затем я услышал ее голос. Она сидела напротив меня: девушка в белом платье с белыми волосами. Она прижимала белого кролика к груди, легонько наклоняла голову набок и с еле видимой улыбкой говорила странные вещи. Она звала меня Мечтателем и просила мне показать другие миры.

– Как ты оказалась здесь? – спросил я и услышал ответ:

– Моя душа прикована к этому месту.

Я радовался тому, что Пленница белой комнаты была рядом. Я рассказывал ей о далеком Фаэтоне, где люди живут на осколках планеты. Каждый осколок – это отдельный мир со своими городами, мечтами и надеждами. И каждый житель осколка безумно одинок, потому что его половина осталось на одном из тысячи других осколков некогда единой планеты.

Я говорил, а она слушала. После того, как меня отвязали от кровати, мы с ней часто садились на подоконник и смотрели в окно, где стояло бесконечное лето. Я называл ее по имени – Селена. А она отвечала мне улыбкой.

– Нет никакой Селены. Ты придумал ее. Твою медсестру зовут Елена, и ты украл ее имя, – убеждал меня врач, но я не верил ему.

Он был обманщиком. Он врал, что я сумасшедший. Это была неправда: меня сводили с ума его лекарства, а не мой разум. Из-за бесконечных препаратов я перестал чувствовать время, а лики памяти потускнели. Мне казалось, что я всю жизнь провел в больничной палате. Каждое утро я просыпался с чувством, будто все мои воспоминания – это давно полузабытый сон. Они были подобны разлитой краске, в которой с трудом угадывались мимолетные образы. Я стал человеком без имени, у которого не существовало прошлого.

Так я встретил весну. Я слушал капель тающего солнца, сидя на подоконнике, когда скрипнула дверь. Я привык к тому, что ко мне постоянно кто-то приходил: поставить уколы, помыть пол… Я узнавал своих посетителей по звукам шагов, и мне не нужно было поворачивать голову, чтобы вспомнить их имена. Если я слышал удар двери о стену, тяжелую поступь и алюминиевый звон, то знал, что пришла техничка. Высокий скрип петель и легкая пробежка выдавали медсестру. Тянущийся стон наличников, через который пробивался сбивчивый шаг, сигнализировал о приходе психиатра.

Но в этот раз звуки были совершенно другими: ручка двери щелкнула в полном упоре; петли взвизгнули и застыли всего в нескольких нотах от стены; пауза три четвертых; несколько выверенных ударов мужских каблуков о пол, будто оркестр отбивал ритм на барабане. Я узнал эти шаги, хотя они никогда не раздавались здесь. Это были звуки прошлой жизни. Звуки, которые я не хотел слышать, и гость, которого я не хотел видеть. Я не испытывал к этому человеку ненависти. Он делал то, что должен был делать. Но иногда именно это является преступлением, которому нет прощения. Я мог бы понять, почему он упрятал меня в это место. Но то, как он поступил с дочерью возлюбленной, – этого я принять не мог никак.

Алексей Георгиевич ждал, когда я поверну голову, но я продолжал смотреть в окно. Мне не о чем было с ним говорить. Но мой гость считал иначе.

– Здравствуй! Я пришел узнать, как твое самочувствие, – сказал он.

Меня злила необходимость говорить с ним. Я мог продолжить молчать, но он все равно бы вытащил своими клещами из меня слова. Поэтому я ответил:

– Тогда тебе лучше поговорить с врачами. Они разбираются в моем самочувствии лучше меня.

– Я должен услышать, что думаешь ты, – не согласился Алексей Георгиевич.

– Я думаю, что нам нужно поменяться местами. Это будет справедливым. Но если ты хочешь знать о моем самочувствии, то оно хуже, чем когда меня сюда привезли.

Я смотрел на Алексея Георгиевича в отражении окна. Его образ был расплывчат, и я дорисовывал его в своем воображении. Я представил себе, как у него дернулись скулы от моей дерзости.

– Ты должен признаться сам себе в том, что ты бредишь. Тогда ты сможешь обрести покой, – сказал начальник службы безопасности Лаборатории.

– Кто сказал, что я брежу? – спросил я.

– Доктор рассказал мне, что ты целыми днями беседуешь с несуществующей девушкой…

– Не девушкой, а Селеной! Или ты не смеешь называть ее по имени?! – прокричал я.

Гость смог заставить меня повернуть голову в его сторону. Алексей Георгиевич стоял с натянутой осанкой и смотрел на меня сверху вниз, как учителя смотрят на непослушных детей. Он злился и смирялся одновременно.

– Подумай логически: ты не можешь лежать в одной палате с девушкой, – сказал Алексей Георгиевич, будто не слыша мой вопрос.

– Это почему же?

– Потому что мужчин и женщин никогда не кладут вместе в больнице.

Для Алексея Георгиевича это было настолько очевидно, что на его лице читалось удивление от того, что я этого не понимаю.

– Я не был во всех больницах, чтобы знать наверняка, – ответил я и повернулся в сторону окна. Я не хотел видеть этого человека.

– Веру в призраков можно понять. Но верить в то, что врачи нарушат инструкции и положат в одну палату мужчину и женщину, – безумие. Ты всегда был умным молодым человеком. Ты должен согласиться со мной.

– Она и приходит ко мне как призрак, – произнес я сквозь зубы.

– Даже ее призрак не смог бы прийти сюда, – вырвалось с уст гостя.