Хранитель Силы

– Я ведь вроде бы узнал тебя, но когда нас повязали, подумал, ошибся. А теперь опять сомневаюсь. Очень уж ты похож на одного опера. Докажи, что у тебя на щеке не шрам, складка – поверю.

– Складка, можешь посмотреть утром.

– А почему только на одной щеке? Обычно морщины и складки бывают симметричными.

– Откуда ты все знаешь? – Мавр привстал. – Отвяжись!

– Строгановское закончить не дали, но я другое училище закончил, двадцать пять курсов и еще пять – ординатуры.

– Контуженых видел? Так вот это ее последствия. У меня вообще после войны была асимметрия лица. Рожу набок свернуло… На юге нервы подлечил – прошло.

В другие времена за подобные сомнения и подозрения Притыкин бы непременно угодил в психушку. Ходил бы там и рассказывал про генералов…

– Ладно, утром хорошенько рассмотрю, – согласился он. – Понимаешь, этот опер, на которого ты похож, первый раз не взял меня. Пришел за мной ночью, в одиночку – шустрый был. В подвале нас застукал, с поличным. Я свет рубанул, как только он заскочил, схватил штихель и в потемках полосонул. Нас там трое было, так он и не узнал, кто… А потом уже целой кодлой меня брали, со стрельбой дело было…

– И как же тебя за такие подвиги к стенке не поставили? – подавляя назревающую ярость, спросил Мавр.

Он до сих пор не знал, кто его пометил и кто подпортил карьеру: с таким шрамом нечего было думать об оперативной карьере или разведке. В войну он вообще получил прозвище – Скорцени…

– От вышки спасся, – облегченно вздохнул тесть. – Доказали бы, что я ему штихелем физиономию подкорректировал, – шлепнули бы враз. А так двадцать пять всандалили.

– Фамилию опера помнишь?

– Да как ее забудешь?.. Пронский Александр Романович.

– Мы его разыщем, – пообещал Мавр. Притыкин помолчал, слушая стук колес, расслабил напряженные руки.

– Вряд ли… Я ведь «в законе» был, все лагерные известия знал. А в лагерях, скажу тебе, можно узнать все, что на зонах творится и что на воле. И особенно просто получить информацию о следователе. Я заявку сделал на опера, и мне весть пришла, немцы его кончили в сорок пятом. А потом уже, в пятьдесят третьем, меня по ошибке выпустили со всеми чохом. Бардачина в стране начался…

– Так ты всего тринадцать отбарабанил? – Мавр хотел отвлечь его от темы.

– Ну да! В пятьдесят пятом опомнились, несмотря на другую фамилию, схватили и три года в тюрьме держали. Томила родилась через четыре месяца. – Он вспомнил старое горе. – На зону пошел, как на волю. В шестьдесят седьмом на поселение вышел, жена приехала с дочкой. Подкормиться хотел, ну и начал клишинки резать – застучали, и еще шестерик. Хотя там на четвертных надпись была, в картуше – знаешь, где написано, подделка преследуется и так далее? Так вот там я написал «имеет цену и хождение только в зонах». Не рассмотрели, что ли… В семьдесят третьем откинулся.

– Я намного раньше, – потянул на себя одеяло Мавр, одновременно рассчитывая на чужие уши – на станции Харовской мужичок подсел, деревня дремучая, голь перекатная, а в купе залез.

– Из зоны, что ли? – ухмыльнулся тесть.

– Военные городки – те же зоны…

– Но ты же генералом служил! Сам себе хозяин.

– В армии один хозяин – министр обороны. Да и над ним начальства хватает.

– Я тоже хотел на фронт, заяву писал, – похвастался тесть. – С моей статьей даже воевать нельзя. А когда в Строгановке начал клише резать – в голову даже не пришло. Руку набивал, упражнение… Настоящая купюра получилась с шестого раза. И напечатал-то всего три тысячи восемьсот рублей.

Мавр помнил всю эту историю и сейчас мысленно ловил студента Самохина на вранье. Он был талантлив от Бога, считался надеждой графического жанра и стал подменять фабрику Госзнака уже с третьей, а не шестой попытки, и выпустил денег на общую сумму девяносто четыре тысячи. А сколько было напечатано с тех клише, что он продал, установить так и не удалось. Другое дело, с каждой новой работой резко возрастало качество, так что последние его опыты давали оттиск на самодельной денежной бумаге несколько лучше, чем на государственной фабрике.

Как художник, тесть отличался большой скромностью и завидным постоянством: Самохин, он же Притыкин, самые важные, нужные и драгоценные вещи резал из твердой, как кость, акации.

Должно быть, ему привезли болванку с Украины не только для протеза…

В Сергиевом Посаде деревенский мужичок, пролежавший всю дорогу на верхней полке, внезапно слез, прихватил свой рюкзачок и вышел. И едва поезд тронулся, как Мавр велел тестю надевать деревянную ногу. Притыкин всю дорогу доводил протез до ума, что-то подрезал, подстрагивал и примерял, но так и не закончил: деревянное ложе давило культю, к тому же ступню следовало обуть в ботинок – не ходить же босым по Москве! – и зять кое-как уговорил его потерпеть до первого магазина, а пока натянуть тапочек и привязать его шнурком.

Он все выполнил, однако остался недоволен и, прилаживая деревяшку, заворчал по-стариковски, мол, не позволю смеяться над собой, а также командовать. И вообще он вор «в законе», а генерал – фраер или, в лучшем случае, – мужик.