Хранитель Силы

– Меня же Господь берег, потому что я… Помнишь, спорили: если Господь существует над нами, меня не убьют. Помнишь, немчура тогда в упор… И ничего! А мина рядом упала и не взорвалась?.. Ты же говорил, если меня Бог сбережет, ты в монастырь уйдешь. Значит, слова на ветер?

– Жить хочется, Сыромятнов? – Пронский приподнял его автомат стволом парабеллума. – Так хочется, что на командира наплевать? На товарища?.. Ну, а если это промысел Божий?

– Эх, пропала моя душа. – У Сыромятнова потекли слезы.

– Пойди, арестуй зенитчиков и приведи сюда. За двое суток ни одного самолета не сбили, патроны жгут, способствуют врагу… Да не забудь, говорить нужно по-немецки!

Старшина поднял автомат, натянул на лицо маску тупого эсэсовца и, печатая шаг, вышел из помещения.

Через несколько минут он привел всех троих, за–спанных, красноглазых, ничего не понимающих, поставил лицом к стене, приказал лейтенанту раздеться. Тот снял фуражку, мундир, но, взявшись за ремень брюк, вдруг проснулся. Старики продолжали дремать, уткнувшись в стену.

– Нет! Я стрелял!.. Мы стреляли! Были изношены стволы!

– Дайте – я. – Соболь выпутал руку с пистолетом. – Отойдите!

– Смотри, майор, не подведи меня. – Пронский внезапно повернулся к зенитчикам и выстрелил лейтенанту в голову.

Затем – так и не проснувшимся фольксштурмовцам.

Сыромятнов держал в руке нож, был готов помочь командиру, но не успел и теперь смотрел с облегчением и спокойным достоинством.

– Трупы забей в бочку, – приказал Прон–ский. – И чтобы никаких следов.

– Я наверстаю, товарищ капитан, – по-русски сказал старшина, стягивая брюки с лейтенанта. – Война не кончилась…

Соболя, переодетого в форму зенитчика, посадили в коляску мотоцикла, вывезли до свежих развалин и оставили в подвале. Вместе с темнотой небо над Берлином вновь наполнилось гулом и раскрасилось прожекторными лучами. Ехать без света по разбитым улицам было самоубийством, так что технику пришлось бросить в воронке, куда по случайности заскочили.

К полуночи они добрались до Зеештрассе и водонапорной башни не обнаружили. Старый парк лежал на боку, в завалах еще виднелись перевернутые орудия, грузовики с зарядами. И здесь какие-то серые тени копошились в поваленном лесу, звенели пилы и стучали топоры. Какие-то службы, теперь уже совершенно не нужные, продолжали работать с упорством муравьев и немецкой дотошностью. И если деревья повалило бомбежкой, то древесина не должна пропасть: дуб, бук и граб можно пустить на мебель, сосны на доски, липу на дрова…

От прямого попадания башню раскидало на сотни метров, нечего было и думать, что кто-то остался жив. Пронский побродил по пепелищу, заглянул в мятый, на корабельных заклепках, резервуар, лежащий на земле, и сказал откровенно:

– Худо дело, старшина. Придется вслепую.

От разбитой башни они направились к костелу, откуда не вернулись разведчики. И когда добрались к половине второго ночи, предположение Пронского оправдалось: подчиненные Соболя не могли погибнуть под бомбами. Над этим районом вчера самолеты не появлялись, налет был, возможно, несколько дней назад: у готической церкви разбило кровлю, несколько снарядов упало на улицу, отчего по обе стороны вылетели стекла вместе с рамами. Битым кирпичом, черепицей и прочим мусором засыпали воронки, остальное смели с проезжей части и оставили кучами на тротуарах.

Костел стоял в общем ряду домов, но не примыкал к ним вплотную, а имел вокруг небольшой дворик и с тыльной стороны – проходной двор на соседнюю улицу. Все окружающее пространство оказалось заваленным упавшей с кровли черепицей, гремящей и звонкой, если тронуть ногой. Внутри костела было то же самое, только еще с кровли и до пола свисало крепежное железо, и сразу от входа дыбилось нагромождение упавших сверху деревянных балок и досок.

Зато над головой светились звезды…

– Здесь и подождем. – Пронский отыскал место в притворе, у распахнутых дверей, чтобы видеть, что происходит на улице, и сел. – Сегодня должен прийти.

– Кто должен? – устраиваясь рядом, спросил старшина.

– Язык…

– Он что, придет в костел? – В голосе зазвучала неуверенность и легкое напряжение. – А зачем?

– Не знаю… Зачем в Страстную неделю ходят в храмы? Скорее всего, помолиться. Он верующий, как и ты.

Сыромятнов на минуту затих, потом заскрипел плащом и прошептал:

– Что-то мне не нравится в этом храме. Нехороший он, черный.

– Может, потому что католический?

– Да нет… Христос везде чист и светел, хоть в православном, хоть в католическом… Да хоть в пещере… А здесь кровью пахнет. И молиться совсем нельзя, уста ссыхаются.

– Так… Еще что чувствуешь?

– Плохое место, – подумав, заключил старшина. – Что еще сказать? Лучше бы уйти отсюда и не поганить душу…

– Терпи, Сыромятнов, ты же дьякон, – проговорил Пронский. – Да еще и солдат-разведчик.

– Поэтому меня и оставили в группе?

– Почему – поэтому?

– А чтоб я сказал, что в этом храме творится?

– Молодец, догадливый…

– А если бы я погиб? И не дошел?

– Куда бы ты делся? Над тобой же ангел-хранитель…

– Ну, а если язык не придет?