Хранитель света

Да, это была, несомненно, Даша. Совершенно голая, распяленная, как резиновая кукла из секс-шопа, привязанная за руки и за ноги к какой-то жуткой железной койке, со спутанными грязными волосами, падавшими на покрытое царапинами и кровоподтеками лицо, с распухшими губами и полузакрытыми глазами. На сгибах рук, с внутренней стороны, темнели страшные, о многом говорящие синяки; все тело тоже было покрыто синяками и царапинами и казалось грязным, как будто об него долго вытирали ноги.

Андрей Васильевич похолодел. По телу пробежала волна странного ощущения, похожего на судорогу; хотелось немедленно вскочить, зареветь быком и броситься на помощь — прямо так, в одних трусах, проламывая стены и черепа, крушить, рвать, убивать, грызть зубами и расшвыривать во все стороны кровавые ошметки, чтобы больше никто, никогда… В то же самое время он знал, что сделать ничего нельзя; более того, он помнил, что все это инсценировка, что Даша наверняка позировала для этой фотографии, облившись предварительно каким-нибудь кетчупом, и что сразу же после того, как был сделан снимок, скорее всего, встала, умылась и оделась. А может, и не встала, может, они сначала вволю покувыркались вот на этой самой койке — дело-то молодое, да и Дашка, если честно, была дьявольски хороша даже со всеми своими фальшивыми увечьями…

Расчет был верным: получив такую фотографию, ни один отец на свете не остался бы равнодушным, даже если бы знал наверняка, что это фальшивка. Глядя на такое, поневоле начнешь сомневаться: в жизни-то всякое случается. А вдруг все-таки правда? Один шанс из тысячи, что правда, и вот этот единственный шанс, черт бы его побрал, способен согнуть в дугу любую волю, растоптать любую решимость…

И потом. Даже если это фальшивка, то как посмела она, дочь, послать отцу ТАКОЕ?! Как у нее на это совести хватило? Это ж надо совсем сердца не иметь — никакого, даже каменного. Такое можно сделать только человеку, которого ненавидишь. Что деньги?.. Дети вечно воруют у родителей — кто больше, кто меньше, в зависимости от финансового положения семьи и личных наклонностей. Сначала на мороженое, потом на сигареты, потом на дешевое вино… Что десять рублей, что миллион долларов — с точки зрения морали это одно и то же. Это простительно, потому что естественно. Но вот это… Это было как плевок в душу — смачный, вонючий и липкий.

Андрей Васильевич заскрипел зубами и стал, не глядя на фотографию, на ощупь, рвать ее в мелкие клочки. Ему было плевать, что это улика, — он знал, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не отважится на нее взглянуть. А уж показать ее кому-то… Да ни за что! Даже под страхом смерти. Стреляйте, режьте, топите, но этого позора больше никто не увидит. Рассказать — может быть. Полковнику, например. Рассказать Полковнику, наверное, придется, ему это может помочь в розыске. Так, в общих чертах… Конечно, сама фотография могла бы помочь ему еще больше, но Полковник перебьется, нечего ему глазеть на прелести малолетней идиотки. Ишь, растопырилась, все напоказ — смотри, папочка, любуйся… Вот ведь сучка, прости господи!

Превратив фотографию в мелкое конфетти, Казаков высыпал обрывки в пепельницу и поджег. Клочки горели неохотно, но он не отступал — ворошил их пальцем, снова и снова чиркал зажигалкой, обжигался, шипел, матерился сквозь зубы и в конце концов добился-таки своего: в пепельнице не осталось ничего, кроме горки невесомого пепла, от которой поднялась и исчезла, рассеявшись в воздухе, тонкая струйка воняющего горелой бумагой дыма.

Руки у него тряслись, сердце билось медленно, гулко и с каким-то усилием, словно преодолевая сопротивление. «В гроб они меня загонят, — подумал Андрей Васильевич. — Однако головы у них варят, и дело они поставили неплохо. Конверт с фотографией подбросили прямо в почтовый ящик. Значит, у них есть, по крайней мере, один сообщник здесь, в Москве. Вот тут-то вы и прокололись, ребятки. Нужно перешерстить всех Дашкиных московских знакомых, всех, с кем она встречалась хотя бы раз, найти этого сообщника и прижать к стенке. А ведь это, если вдуматься, совсем нетрудно! Надо просто узнать, кто из Дашкиных знакомых недавно вернулся из-за бугра. Ведь не по почте же она эту срамоту послала! Попросила, наверное, бросить письмецо в мой почтовый ящик — дескать, сюрприз папуле, открыточка с видом Парижа… И какая-нибудь ее подружка, такая же малолетняя идиотка, как она сама, соплячка какая-нибудь жизнерадостная, без всякой задней мысли выполнила просьбу — а что такого? Найти ее, наверное, будет несложно, а уж расколоть и того проще. Для этого даже Полковник не понадобится, сам справлюсь… Вот так-то, доченька! Миллионы воровать — это тебе не в куклы играть и не с мужиками развлекаться, это уметь надо. А ты, лапуля, этого пока не умеешь. Умом ты еще не вышла у папули своего миллионы тырить…»