Хранитель времени

И дома, перед сном, все мерещилось ей в темноте грустное морщинистое лицо, слышался тихий голос, а потом она видела славную нескладную девчонку, к которой привязалась когда-то, много лет назад, из-за ее доброго сердца… А было это так давно, словно никогда и не было…

Прошло два дня, и подруге неожиданно пришлось уехать: у сына заболел ребенок, и он срочно вызвал мать телеграммой. Вернулась она нескоро; в тот же вечер зазвонил телефон.

— Явилась наконец? — прозвучал в трубке ворчливый голос. — Нечего сказать, хороша — два письма всего прислала.

— Ты же, как всегда, ни на одно не ответила, — засмеявшись, сказала подруга. — Завтра заеду, все расскажу…

— Ладно, приезжай, бог с тобой… — Наступила пауза. — Только адрес у меня теперь другой. Дом для престарелых. Это Олег все устроил. И знаешь… Я как будто довольна — даже сама не ожидала.

Новую обитательницу дома подруга застала в холле — она препиралась с посетителем.

— Что вы, зачем мне это! К тому же я не курю, — говорил посетитель, пытаясь вернуть серебряный портсигар, мода на который прошла лет пятьдесят назад. — А вам он еще может пригодиться…

— Перестань со мной спорить! — кричала старая женщина. — Это портсигар покойного отца — самая дорогая мне вещь! Попробуй только отказаться…

Это и был Олег, которого подруга наконец впервые встретила.

— Оказалось, что он закончил институт и пришел к ней проститься: уезжал на работу, — рассказывала она мне об этой встрече. — По виду ничем не примечательный — обыкновенный долговязый мальчишка в джинсах. Как говорится, особых примет нет. — Она развела руками. — А я смотрела на него и думала: сколько настойчивости понадобилось ему, чтобы ворчливая, беспамятная старуха нашла у себя необходимые документы, сколько раз обегал он все учреждения, чтобы ее наконец устроить… И делал это терпеливо, бескорыстно, не ожидая даже благодарности — так же, как все это время заботился о ней. Может быть, этому малому дороже всех старики и дети? Как Штирлицу… — сказала она, улыбнувшись, но тут же снова стала серьезной. — За неуживчивостью старой женщины он угадал щемящее одиночество, жажду тепла, доброту — то, чего не видели многие другие, — продолжала она. — А потом, видимо, привязался к ней — человек, о котором заботишься, всегда становится тебе близок. И сознаюсь вам… — Она задумалась. — После этой истории с Олегом мне самой захотелось стать лучше. Вот как бывает.

— Но неужели она так и не спросила его фамилии?

— Фамилии? — Моя собеседница покачала головой. — Сказала, что спросила, но не может вспомнить. Не будем осуждать ее за это. Она старенькая.

ЦВЕТЫ НА ГРАНИТЕ

В первую минуту эта женщина показалась мне очень старой: у нее были совсем белые, седые волосы, и шла она сутулясь, часто переступая маленькими, обутыми в теплые башмаки ногами. Потом женщина села, из окна упал на ее лицо свет, и я поняла, что она моложе, чем мне показалось.

Человека делают старым не седые волосы, не морщины, нет. Его старят глаза, в которых погас блеск. Выцветшие, тусклые, они безразлично смотрят на мир, и это значит, что человек не просто постарел: он ушел в состояние старости, как уходит камень в тихую темную воду — без всплеска и без возвращенья…

У этой женщины были карие блестящие глаза, полные живого внимания, — глаза с порхающими в них золотыми искорками, которые в молодые ее годы многих, наверное, сводили с ума. И едва она улыбнулась, как искорки эти засияли еще пуще, осветив все лицо, и я сразу явственно представила ее такой, какой она была когда-то: веселой, румяной, с длинной темной косой…

Ее рассказ я не записывала: когда человек открывает душу, его надо слушать, а не открывать в ответ записную книжку. Рассказ я запомнила, запомнила во всех деталях и перескажу таким, каким услыхала.

Зовут ее Натальей Павловной, по специальности она историк. Замуж вышла очень молодой, за кадрового военного, и жила с ним дружно и счастливо. Дом у них был радушным, каждый вечер за маленьким столом, на котором кипел перешедший в наследство от матери самовар, шли оживленные беседы — забегали ее подруги по работе, приходили товарищи мужа.

Чаще всех приходил самый близкий его товарищ, Сережа Луговой, рослый добродушный блондин, с которым муж подружился еще в военном училище. У Сережи была открытая улыбка, звучный баритон и такие белые, ровные, тесно сидящие зубы, словно их было в два раза больше, чем у других людей: в училище его так и прозвали: «Сережка — шестьдесят четыре зуба».

Когда Наталья Павловна узнала, что началась война, ей показалось, что вся жизнь, какую она прожила до этого, отодвинулась безмерно далеко, и она смотрела на эту жизнь как бы с другого берега, а та отплывала все дальше, дальше… В новой грозной действительности, которая стала сейчас ее жизнью, все было другим, и сама она стала иной — напряженной, собранной, готовой к испытаниям.

Она укладывала вещи мужа, уезжавшего на фронт, когда у дверей позвонили. Это оказался Сергей Луговой.

— Я пришел попрощаться, — сказал он, входя. — Через два часа уходит на фронт мой эшелон.