Хранитель времени

— Вы не знаете самого главного! — возбужденно зашептал Марини. — Эджисто — слепой. Да, да, он совершенно слеп! И из этого человека Доверс сделал гида. Доверс создал его, как бог создал из глины Адама. Он научил его всему: знанию сокровищ Европы, пониманию искусства, чувству прекрасного. Он фантастически развил его память. Эджисто знал каждую картину лучше, чем если бы видел ее собственными глазами. Он мог заткнуть за пояс любого зрячего гида. Доверс очень дорожил им, как вы понимаете… — Марини поднял вверх палец. — Сейчас мы попросим его, чтобы он что-нибудь рассказал, — добавил он заговорщицким шепотком. — Да, да, это очень интересно, можете мне поверить…

Он отодвинул свой стул.

— Добрый день, Эджисто! — сказал он громко и весело. — Со мной приезжая синьора, она из России и очень любит искусство. Синьора собирается в Рим. Она еще не была в соборе святого Петра, можете себе представить…

Эджисто слегка привстал и сделал церемонный полупоклон.

— Я завидую вам, синьора… — сказал он. У него был глуховатый, но мягкий и приятный голос. — Вам предстоит увидеть чудо.

— Послушайте, Эджисто, расскажите синьоре кое-что о соборе, — продолжал добряк Марини. — Кто знает, может быть, ей попадется в Риме какой-нибудь шарлатан вместо гида!..

Эджисто помолчал.

— Я советую синьоре вначале постоять несколько минут на площади перед собором, — наконец сказал он. — В самом центре, в той точке, где четыре ряда колонн как бы сливаются воедино. Колоннада предстанет перед вами единым полукружием, величественным и вместе с тем непостижимо легким. Я не знаю, как синьора относится к барокко. — Он опять сделал в мою сторону легкий полупоклон. — Не всем по душе эта беспокойная грандиозность, прекрасная, но полная высокомерных преувеличений. — Он улыбнулся. — И все же, мне кажется, из всех творений Бернини колоннада перед собором — лучшее, что он создал! Оттуда же, с центра площади, поглядите на купол. Вы сразу ощутите, как он благороден и прост среди торжества барокко, его роскоши и грандиозности. Это Микеланджело, синьора, это его божественная рука, вы узнаете ее сразу…

Он отодвинул стул и задумался.

— Когда вы войдете в собор, справа от входа вы увидите скульптуру, — продолжал он. — Перед вами Пиета. Микеланджело создал ее, еще будучи юношей. Обычно все сразу устремляются к статуе святого Петра, но, по моему суждению, в ней нет ничего интересного. Статуя Петра сделана с языческим бесстрастием. — Он пожал плечами. — Всех занимает нога святого, зацелованная грешниками до того, что бронзовая ступня потеряла свою форму. Но камень, обкатанный волнами, тоже становится гладким; это ведь не искусство, синьора, не правда ли?.. Нет, надо идти прямо к Пиета. Пиета — бессмертная скорбь матери! — Голос Эджисто обрел звучность и силу. — Вглядитесь в нее, синьора, побудьте с ней рядом так долго, как сможете. Это не мадонна, это мать, которая смотрит на убитого сына. Обратите внимание на ее лицо, оно полно скорби и милосердия. Не удивляйтесь, если вам покажется, что губы ее вздрогнули от рыданий. Это — чудо, синьора, чудо, сотворенное резцом юного гения — Микеланджело в ту пору едва ли было многим больше двадцати лет…

Марини торжествующе посмотрел на меня.

— Блеск, Эджисто, блеск! — сказал он довольным голосом. — Я всегда говорил, что лучшего гида, чем вы, трудно встретить.

— Благодарю вас, синьор Эджисто, — произнесла я тихо. — Я не забуду вашего рассказа.

Эджисто снова отвесил церемонный поклон и вернулся к своим спагетти.

— Он умеет жить, не правда ли? — зашептал мне в ухо неугомонный Марини. — Вы видите, он умеет брать от жизни те радости, которые она дает, — искусство, вино, благоухание цветов… Уметь брать от жизни радость — это ведь тоже дар, и мы, итальянцы, владеем этим даром…

Он допил вино и покосился на часы. Полногрудая блондинка за стойкой, поймав его взгляд, лениво, одним движением подбородка направила к нам официанта. Марини окинул веселым взглядом ее литую шею и низко открытую джемпером смуглую ложбинку, рассекающую два колеблющихся холма, и послал ей воздушный поцелуй. Блондинка равнодушно отвернулась.

— Надо идти, — сказал Марини с сожалением. — Пойду искать этих проклятых англичан.

Мы расплатились и двинулись к выходу.

Уходя, я простилась с Эджисто. Он задумчиво тянул из стакана прозрачное вино, лицо его было неподвижно. Услышав мой голос, он встал и поклонился с уже знакомой мне старомодной вежливостью.

Знойный день был в разгаре, и после прохладного сумрака траттории солнце казалось ослепительным. За оградой цвели огромные красные розы; от зноя они отяжелели, сонно раскрыв лепестки и источая могучий аромат… У желтых скал вздымалась и опадала неправдоподобно яркая морская синева.

— Роскошно! — воскликнул Марини, обведя рукою и море и розы, словно это была его собственность. — Самый красивый остров на свете — вы согласны со мною, не правда ли?..

Мы немного постояли у ограды.