Хранители порта

Собирали в огромные эмалированные тазы белье, снимали со шнуров свое богатство островные хозяйки, возвращались по своим квартирам блудные дети и старательные ученики начальных классов, так как настал одновременный час их возвращения. В исчезающем свете дня? можно было различить вспышки маяка, к которому мы — направлялись. А на другой стороне канала, на «большой земле», стояло здание моего бывшего дома, то есть это просто так говорится. Какие у нас такие свои дома? Квартира у меня была там своя. И то не своя, а взятая внаем. И не внаем, а по «подряду» на охрану и полив цветов. А те, кто эти цветы взращивал, тоже не могли считать ее своей, так как она принадлежала незыблемому государству. Но как бы то ни было, я там жил, а дом моего житья там не одобрял. Между домом и мною теперь чистое поле, триста метров перспективы.

Механика наших взаимоотношений была такова. Я отбил, а какое, простите, еще бытовое слово вы предложите? Именно отбил Ижицу у Семы, и ничего нас после с ней не должно было разлучить — разве только старость и комья земли на крышку гроба. Но тем не менее…

В Сыктывкаре-городе рождаются такие люди. И когда-нибудь я поеду туда и посмотрю на место произрастания этих образчиков противозаконов природы.

…Канал. Рябь и блики. Ферма вращающегося моста.

— А что, Сема, не пойти ли нам испытать судьбу? Не искупаться ли в фонтане на площади? Или в пруду? Где лебеди и гуляющая публика?

— Нет больше лебедей. Кончились птички.

— А здорово мы тогда… А не сыграть ли нам на бильярде, на станции?

— Нет больше бильярда. Там теперь новый компрессор и акваланги…

— Тогда пойдем к Врачевателю. Ударим по точкам акупунктуры. Потом у него, кажется, есть спирт.

— Конечно, метиловый.

— Нет. Медицинский. Он теперь живет с медсестрой. Хоть немного, но есть. Пойдем, повеселимся. Поразвеемся. Про Шамбалу посудачим. А потом можно и в пруд.

И так бы мы и беседовали мирно и незамысловато, глядя на расходящиеся волны у опор причала, если бы эти волны вначале не стали чем-то необъяснимым, не покинули бы лоно канала и не стали бы обволакивать меня, а потом они вновь материализовались и стали волнами безумия, но уже невидимыми, и тогда они слились с волнами, исходившими от Семы, его жилища и всего острова, и, многократно усилившись, двинули меня в побег. Я вдруг вскочил и побежал, оставив ухмыляющегося Сему…

Потом я еще приезжал и возвращался и зарекался было вовсе, а теперь вот с рацией и автоматом…

— Товарищ!

— Да, товарищ?

— А что, если нам пообедать?

— Неплохая мысль. У меня есть гороховый суп.

— Товарищ, ты что, немец?

— Товарищ, не хочешь, не ешь.

— Ладно. Разогревай. Вот тебе из моего сухого пайка.

— У меня есть треска.

— Копченая?

— Конечно. Эвакуация эвакуацией, а треска останется. Картофель есть в мундирах. Холодный.

— Отлично. Тащи все. А я включу приемник.

— А если война?

— На войне как на войне.

— Пиво будешь?

— Пиво — это да. Какое у тебя? Немецкое?

— Обижаешь. «Сенчу». Свежачок.

— Только не больше трех бутылок. А то потом проблемы.

— Я вот смотрю на тебя и не понимаю, как можно пить этот глицерин литрами?

— И не литрами вовсе, а только второй сосуд открыт. Ты ничего не понимаешь в жизни. У тебя потом какое задание?

— А у тебя?

— Это мое дело.

— А это мое.

— Но тогда, в безмятежные времена, нам было лучше.

— Это понимаешь только потом. Здорово нас обштопали.

— Ну ты поспеши с обедом.

— Сигнала нет.

Потом я понаблюдал, что происходит в моем секторе обстрела.

Прошли танки в сторону озера, очень низко пролетел вертолет, а у «Крылова» не было уже никого. Уже выталкивало меня, но я удержался, крутнул барабан, и выпал пляж, но он был слишком прекрасен, и я вернул его обратно. И тогда выпал «санаторий».