В какой-то момент нога моя поскользнулась, я вышел из круга света за край зияющей чернотой бездны, и меня вдруг охватил отчаянный, экстатический ужас. Должно быть, я довольно долго медлил в прострации, ибо уже не видел возле себя никого из нашей группы, кроме полнотелого капитана Норриса. Затем до меня донесся некий зловещий звук, исходящий из кромешной тьмы, вдруг показавшийся мне страшно знакомым, и я увидел, как мой старый черный кот неожиданно ринулся из-за моей спины, словно крылатое египетское божество, вперед — прямо в эту ужасную тьму. Но и я не отставал от него, теперь уже не ведая сомнений. Да, то вновь слышалась бесовская возня зубастых исчадий ада — проклятых крыс, стремящихся все к новым ужасам и ныне решивших погрузить меня самого туда, в ощерившиеся зевы мрачных пещер, скрывавшихся в бездонных хлябях земли, где Ньярлатхотеп, буйный безликий бог, в диком безрассудстве подвывает во мраке пению флейт, прижатых к губам двух аморфных слабоумных музыкантов…
Мой фонарь уже погас, а я все бежал вперед. Я слышал голоса и завывания эха, но надо всем этим плавно усиливался богомерзкий, назойливый звук беспрерывной беготни; он нарастал и нарастал — так пухнет окоченевший, раздувшийся труп в маслянистой реке, текущей под бесчисленными мостами из оникса к черному вонючему морю… Что-то ударилось о меня — что-то мягкое и пухлое. То были крысы — вся их вязкая, кишащая масса — все их прожорливое полчище, пирующее на живом и мертвом… Почему бы им и не сожрать одного из де ла Поэров, ведь всякий де ла Поэр сам пожирает греховную пищу?… Война пожрала моего сына, моего мальчика, будь они все прокляты… Янки пожрали наш Карфакс, обрекши его на сожжение… Они сожгли старого Делапора с его тайной… Нет, нет, говорю я вам, я вовсе не дьявольский свинопас в сумрачной пещере! Нет, не одутловатое, жирное лицо Эдварда Норриса признал я в той бесформенной, пузырящейся твари! Кто говорит, что я один из де ла Поэров? Он жил, но он умер, мой мальчик!.. Неужели какой-то Норрис будет владеть землями де ла Поэров?… Это вуду, говорю я вам… Это та пятнистая змея… Будь ты проклят, тупоголовый Торнтон, вот я покажу тебе, как падать в обморок при виде дел, совершенных моим родом… Ах ты, подонок, мерзкое ты отродье, я проучу тебя!.. Ты хоть знаешь, с кем имеешь дело?…
Именно это, как уверяют, слышалось из моих уст, когда спустя три часа меня обнаружили в непроглядной тьме припавшим к пухлому, наполовину объеденному телу капитана Норриса, причем мой собственный кот, прыгнув мне на грудь, раздирал мою глотку… Теперь они уже взорвали Эксхемский приорат, забрали у меня Ниггера, а меня самого заключили в дом на Хэнвелле, в эту мрачную камеру с зарешеченными окнами, где вечно слышится проклятый таинственный шепот, рассказывающий о моем ужасающем наследстве и обо всем, что со мной случилось. Торнтон сидит в соседней камере, но они не дают мне переговорить с ним. Они стараются замолчать и большую часть фактов, связанных с приоратом. Когда я говорю о бедном Норрисе, они обвиняют меня в ужасном деянии, но они должны знать, что я ничего такого не творил. Должны же они понимать, что то были крысы — скользкие, снующие крысы, чья возня никогда не дает мне заснуть; дьявольские крысы, мчащиеся куда-то за обивкой стен в моей камере и манящие меня вниз — к величайшим ужасам, какие я когда-либо знал; крысы, которых сами они никогда не смогут услышать — крысы, крысы в стенах…
В склепе[58]
Нет ничего более нелепого, нежели то весьма распространенное и, к сожалению, слишком глубоко укоренившееся в сознании большинства представление, согласно которому в нашей обыденной жизни нет места вещам таинственным и зловещим. Стоит только упомянуть о патриархальном новоанглийском местечке, о неуклюжем и невежественном сельском гробовщике и о каком-то происшествии в могильном склепе — и нормальный читатель уже заранее настроен на очередной безобидный фарс, пусть даже и с некоторой долей гротеска. Но, видит Бог, эта правдивая от начала и до конца история, которую мне довелось услышать от ныне покойного Джорджа Берча, доставит мало приятных минут любителям легких комедий и мелодрам.