Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Ее вывели в коридор. Как железная челюсть, позади нее захлопнулась дверь. И там, в этой смрадной пасти, остались люди. Ее друзья. А она — на свободу! К солнцу! К свету!

Какое это счастье — на свободу!

8

В кабинете начальника централа сидел седой, весь в паутине мелких морщин, приехавший из Петербурга узкоплечий жандармский полковник. Позади него в раме из тяжелого багета висел портрет императора Николая. Самодержец всероссийский стоял прямо во фронт, одетый в парадный мундир, и начищенные сапоги императора приходились как раз над плечами полковника, словно он взобрался на них и думает: «Удержусь ли?»

Все в этом кабинете было массивным, тяжелым. Стол из мореного дуба, огромный, с двойными тумбами. На столе подсвечники из черной бронзы, высеченный из целой глыбы гранита чернильный прибор. Крышку стола с трех сторон ограничивала литая чугунная оградка, будто хозяин стола боялся побегов не только людей из вверенной ему тюрьмы, но и бумаг, оставленных на несколько минут незапертыми. Кресел в кабинете было не много — и тоже тяжелые, дубовые, — они были и не нужны: всем входящим полагалось стоять навытяжку, а не сидеть. На окнах плотные темно-синие шторы. Дневной свет был здесь нелюбимым гостем.

Полковник, слегка шевеля белыми бровями, внимательно читал положенный перед ним список и сверял каждую внесенную в него фамилию с личным делом. Толстые, пухлые папки лежали- сбоку высокой стопой.

У стола, по-хозяйски свободно, сидел начальник централа Лятоскович, узколобый, с тонким крючковатым носом и выдвинутым вперед подбородком, и немного поодаль — начальник иркутского охранного отделения ротмистр Гаврилов, с редкой бахромой волос вокруг блестящего желтого черепа, с глубоко ввалившимися глазами.

Полковник отбросил в сторону толстый шестигранный карандаш, которым он делал отметки в своем списке.

— Ну, что ж, господа, я думаю, мы можем начать?

— Осмелюсь заметить, господин полковник, — сказал Гаврилов, слегка наклоняясь к столу, — что я все же не особенно верю в успех вашего предприятия.

— Вздор, вздор! — не дал ему закончить полковник. — Вы совершенно не учитываете… мм… природных наклонностей человека выбирать из двух зол всегда меньшее, говоря грубо. А мягче — человек из двух предложенных ему решений всегда выбирает более благоприятное для него. Это аксиома. Или вы требуете доказательств, ротмистр?

— Господин полковник, все это, безусловно, убедительно. Однако иногда, и даже часто, бывают аномалии, отклонения от этого в общем верного правила. Я имею в виду…

— Пример Суворова? Мне передавали ваше остроумное замечание. Суворов предпочитал солдатский обед генеральскому. Да. С вашей точки зрения это отклонение от названного мной правила. Согласен. Но это был Суворов! И для него это было не внутренним побуждением, а внешним приемом. Назовите-ка мне лучше рядового солдата, который отказался бы съесть генеральский обед вместо своего, солдатского.

— Я думаю, что и в данном случае отклонения от вашего правила вполне возможны.

— Полноте! Вы спорите из простого упрямства. Я приведу вам другой пример. Писатель Достоевский, осужденный на смертную казнь за участие в заговоре против правительства, будучи помилован, стал не разрушителем государственной власти, а поборником ее. Что? Есть и еще примеры.

— Декабристы? — чуть посмеиваясь, спросил Гаврилов.

— Декабристы, вы говорите? Нет. Это не сравнение. Что же, вы хотите Пестеля или Муравьева сравнить, — он поискал в списке, — сравнить хотя бы вот с этой… Коронотовой? Я знакомился с ее делом и знаю. Темная, забитая женщина. Сознательного отношения у нее к революционному движению, безусловно, никогда не было. Коронотова убила своего ребенка, чтобы скрыть измену от мужа. Вот! Это комок мяса, желудок! А не революционерка! Здесь записано: упорство на допросах… Но если баба действительно не знала ничего и книжки взяла по глупости! Всю жизнь впроголодь. А теперь четыре с половиной года в тюрьме… Уверяю вас, господа, я не хочу проделывать один известный средневековый опыт, но если сейчас, вот здесь, перед нею поставить обильный обед, она вам расскажет все. Все, что вы захотите. Даже и то, чего не было. Когда она увидит свет, простор — кстати, ротмистр, прошу вас, раздвиньте шторы, — она не захочет возвращаться в свою камеру. Поверьте! У меня тоже есть опыт. И надо соблюсти только одно требование из области психологии: не спрашивать о том, от чего она отказывалась на допросах, не добиваться вновь признаний.

Полковник встал, поправил китель, прошел к окну. Гаврилов уже успел раздвинуть шторы. Отсюда видна была вдали уходящая в бесконечность зелень лесов, ближе, пересеченные мелким березником, лежали открытые луга.

— Обратите, господа, внимание на этот пейзаж, — сказал полковник, вынимая из кармана платок и аккуратно вычищая им нос, — отсюда видно несколько больше, чем из окна камеры. Воздействует или не воздействует этот пейзаж на бабу, выросшую вот среди таких же полей и лесов? Как вы думаете?

— Может и не подействовать, — скептически заметил Лятоскович.

Полковник сдержанно рассмеялся.