Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Ты понимаешь, если бы мне позволили учиться в университете, я, окончив университет, потом все равно бы вернулась к рабочим. Кем и как — не знаю, но вернулась бы. И никогда не смогла бы я, чтобы самой не работать. Ну вот, а потом Михаил Иванович отвел меня в другую типографию, в подпольную, на мимеографе прокламации стала печатать. Лиза! Вот там я действительно всему научилась. Вся правда мне открылась там. И я сказала себе: «Анюта, ты никогда не уйдешь с подпольной работы, пока народ не станет свободным». И я все училась, училась. С курсистками меня познакомили, они давали книги мне, и я читала. Не знаю, конечно, какой и где я сдала бы экзамен. Просто больше стала я знать, понимать все острее и быстрее. Лиза, ты не спишь? Не спи… Ну, а потом я уехала в Томск. Почему не в Шиверск? Боялась — увижусь с Алешей и останусь там… женой его. А он не станет делить со мной опасности на подпольной работе. Он умный и честный, но ему нужно спокойную жизнь, в больнице лечить людей. А я? Какая же я ему буду жена и подруга? Лиза, ведь правда, что муж и жена всегда-всегда и во всем должны быть вместе?

— Правда… Нельзя мужу и жене друг дружку обманывать, друг от друга таиться, — и словно пересохло в горле у Лизы, когда она говорила эти слова.

— Вот. А потом Алеша сам ко мне приехал в Томск. И мы с ним встретились и разговаривали. Долго разговаривали. Алеша мне показался совсем другим. Только лицо и голос прежние.

— А почему другим?

— Он стал как-то строже, серьезнее. Я поняла: у него в душе перелом. Ему очень хочется помогать делу революции, и что-то его держит, пугает. Он мне рассказал, как он прятал запрещенную литературу, как оставил ему свой пароль Михаил Иванович. И я видела, что он гордится этим, ему радостно быть человеком, которому верят. А потом у него вырвалось: «Анюта, неужели будут неизбежны кровь, жертвы? Как это ужасно!» Лиза! Меня обожгли эти слова. Да если идешь в бой за правое дело, разве могут пугать кровь и жертвы? Если веришь в победу, разве можно думать об этом? Я сказала ему: «Да, будут и кровь и жертвы». Алеша ответил мне: «Я боюсь за тебя, Анюта».

Лиза! Разве такие нужны мне были слова! Почему Михаил Иванович мне всегда говорит: «Будь смелее, решительнее, тверже»? И такие слова — слова хорошего друга — делают тебя сильнее. Неужели любовь не найдет, как сделать любимого человека сильнее? Лиза, почему я это говорю? Не так меня любит Алеша, не гой любовью, какой мне хочется. В трудной борьбе хорошо иметь крепкое плечо друга. А он жалеет, боится за меня. Не надо мне этого, не хочу я жалости!

Так мы с ним и расстались. Опять повторили, что любим друг друга. И я тогда не лгала. Лиза, когда первый раз в жизни полюбишь, невозможно отказаться от этой любви. Но почему она все же тускнеет? Уходит из сердца и остается только в памяти.

Она замолчала. Серое пятно рассвета обозначилось в окне, переплетенном железной решеткой. Галя и Матрена Тимофеевна спали. Глухо стучали по каменному полу шаги стражника, расхаживающего за дверью.

— Лиза, — вдруг спросила Анюта, — а что сделала бы ты на моем месте? Если бы так у тебя?

Наполняя камеру синеватым туманом, светлое пятно теперь отметилось уже и на противоположной стене. Лиза долго не отвечала.

— Я бы полюбила Михаила Ивановича, — наконец сказала она раздельно и очень отчетливо.

Анюта приподнялась, внимательно поглядела на бледное лицо Лизы. Та лежала с закрытыми глазами.

— Почему? — почти без звука спросила Анюта.

— Тебе надо любить его. По-моему, ты уже любишь его…

— Я этого не говорила, — Анюта откинулась на спинку, — я этого… не говорила.

Лиза больше не откликнулась.

Значительно раньше обычного времени, в которое им приносили пищу, загремели засовы, открылась дверь. Кроме дежурного стражника, на пороге встал конвойный солдат и с ним рядом — надзиратель и помощник начальника тюрьмы.

Женщины на нарах сбились плотнее. Что это значило? Очень редко заходил к ним помощник начальника тюрьмы. Теперь — с конвойным солдатом. За кем? Неужели опять за Анютой?

Надзиратель вошел в камеру. Помощник начальника достал из кармана бумажку, заглянул в нее.

— Коронотова! — назвал он.

Лиза вся сжалась, повела вокруг себя рукой.

— Коронотова! — повторил надзиратель. — Ну?

Лиза сделала шаг назад.

— На выход, — скомандовал надзиратель.

— Куда? — растерянно спросила Лиза.

— На выход! С вещами. Совсем. На свободу.

Стены поплыли у Лизы перед глазами. Остановилось сердце. На свободу! Да как же это так? Ведь ей еще почти полгода… Неужели ошиблись? Откуда ей такое счастье?

— Совсем? — она никак не могла поверить.

— Совсем. Собирайся. Ну, живо! — гаркнул надзиратель. — Сколько раз повторять! Где твои вещи?

Вещи… Какие же у нее вещи?.. Лиза схватила свой арестантский бурнус, платок.

— Все? Марш!..

Лиза бросилась обнимать, целовать Анюту, Галю, Матрену Тимофеевну. Она ничего не видела, слезы ей застилали глаза. Да что же это? Что же это такое?

— Ну, довольно, — стражник потянул ее за руку. — Спеши, баба! На свободу ведь.

— Галя, Галечка! Матрена Тимофеевна… Анюта… — бессвязно бормотала Лиза. — Боже мой, боже!