Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Так и шли день за днем в этой серой, тесной и душной камере. Но ни один день не был потерянным: любой из них многое прибавлял в сознании заключенных женщин. Они учились охотно, с великим упрямством стремясь запомнить рассказанное Галей, но не зазубривая механически, а так, чтобы все хорошо понять и осмыслить. С приходом Анюты стало еще интереснее. Кое в чем она дополняла Галю. Ведь в Петербурге и в Томске Анюта тоже училась, хотя и бессистемно. Зато она гораздо больше, чем каждая из ее товарок по камере, читала нелегальной политической литературы. И разговоры на эти темы теперь вела уже она. Галины уроки истории, географии, математики, русского языка обогащали мысль, расширяли кругозор, но то, о чем говорила Анюта, не только расширяло кругозор, но еще и звало вперед, к действию, зажигало жаждой борьбы и победы.

— Человек рожден быть свободным, — увлеченно говорила Анюта, блестя черными глазами, — рабом его пытаются сделать насильно. И разве есть большее счастье для человека, чем борьба за то, чтобы вернуть угнетенным свободу?

И снова и снова Анюта говорила о книгах Ленина, о статьях, напечатанных в «Искре», о той неотразимой правде, которая всегда содержится в них.

Часто Анюта рассказывала о прочитанных ею книгах Максима Горького. Гордо откинув голову, она декламировала на память «Песню о Соколе» и «Песню о Буревестнике». Анюта очень любила Горького: «Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою-с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни, и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!» Эти слова она выговаривала особенно звонко и горячо, зажигая всех своим настроением.

Лиза вслушивалась в чеканные строки стихов Горького — гневные, наполненные страстью борца, — и сама потом повторяла: «Пускай гы умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»

— Мы ни в чем не должны покоряться правительству, — однажды сказала Анюта. — Покорными бывают или рабы, или наказанные и признавшие свою вину. Мы не рабы. Ивины своей мы нив чем не признаем. Виновны те, кто отнял у нас свободу и замкнул нас в этой камере. Почему раньше разрешали общаться политическими между собой, а теперь и этого не позволяют? Боятся! Почему нам не дают книг, чтобы мы могли здесь учиться? Умней станем — трудней будет справиться с нами. Почему не лечат больных? Отняли свободу — и жизнь хотят отнять…

Матрене Тимофеевне в этот день было особенно плохо: сразу после обеда началась рвота. Ткачиха лежала на нарах, ловя воздух сухими губами.

— Пройдет, — шептала она Лизе, хлопотавшей возле нее, — полежу — и пройдет. Это все от хлеба. Не есть мне вовсе, что ли, его?

Галя стояла, повернувшись к окну, жадно вглядываясь в его небольшой квадратный проем.

— Давайте будем протестовать! — решительно сказала Анюта. — Поднимем всю тюрьму. Пусть знает начальство, что мы никогда не смиримся перед произволом. Галя! Ты лучше меня умеешь перестукиваться. Стучи!

— А что стучать? — быстро спросила та, поворачиваясь лицом к Анюте.

— Стучи так: «Товарищи, в семнадцатой камере четыре женщины, одна тяжело больна, врачебной помощи не оказывают…»

Дном железной кружки Галя быстро отстукивала буквы одну за другой, Анюта продолжала диктовать:

— «…хотим учиться, а книг не дают…»

— Скажи, чтобы прогулки были длиннее… — подсказала Лиза, вслушиваясь в суету, начавшуюся в дальнем конце коридора: наверно, стук услышали стражники.

— «…мало бываем на воздухе. Хотим встречаться с товарищами. Мы — люди и требуем человеческого отношения. Товарищи, давайте все вместе…»

Открылся «волчок».

— Прекратить!

— …вместе протестовать… — успела договорить Анюта, а Галя отстучать ее слова.

Вошел надзиратель со стражником.

— Встать! — приказал он.

Стояли на ногах и так все, кроме Матрены Тимофеевны.

— Она больная, — выдвинулась вперед Анюта.

— Больная? — повторил надзиратель. — Угу. Ну, а за это, за перестукивание, — он постучал косточками пальцев по стене, — знаете, что полагается?

— Полагается, чтобы с нами обращались по-человечески, — глаза Анюты зажглись ненавистью. — Мы требуем, чтобы кормили хорошим хлебом, требуем…

— Требуете? — грозно выкрикнул надзиратель, перекрыв своим басом голос Анюты. — Мол-ча-ать! Смирно!

— Мы требуем…

— Я тебе потребую… — он злобно выругался. — Доложу начальнику — узнаешь, как требовать.

Он круто повернулся и вышел. Анюта тяжело перевела дыхание, — большого нервного напряжения стоил ей этот короткий разговор.

— Мы не должны сдаваться, — и легкая судорога пробежала у нее под левым глазом, — мы должны победить.

Анюта схватила кружку, напряженно сдвинув свои густые брови, отстучала: «Товарищи, нам угрожают расправой. Поддержите нас…»

Она присела на край нар, сцепила пальцы рук вместе.

— Не сдадимся.

— Нет, — вслед за Анютой сказала Лиза.

Матрена Тимофеевна приподнялась. Наклонила голову.

— Стучат, — сказала она.

— Слушай, Галина! — встрепенулась Анюта.

Галя прильнула ухом к стене. Предупреждающе подняла руку: