Читаем Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток полностью

— Им не нравится, что «Искра» стремится организовать воедино все силы революционеров, — говорила Анюта, — им больше нравится, когда каждая организация существует сама по себе. Она, мол, тогда за свои интересы крепче борется. Вот такие организации и надо воспитывать, а когда их станет много, тогда они и сами объединятся. И разбивает же за это Ленин «Рабочее дело»! В том-то и суть, говорит он, что воспитать сильные организации только и может общерусская газета и воспитывать их надо для решения общих задач, а не узких, своих…

— Конечно, — горячо перебила ее Матрена Тимофеевна, — царская-то власть повсюду, и ежели восставать против нее, так надо сразу и везде. А будут в каждом городе сами по себе революцию делать — только тюрьмы набивать народом.

— И бороться радостнее, когда видишь, хотя, может быть, и далекую, но большую, благородную цель, — сказала Галя и встряхнула головой. — Скорей бы вырваться отсюда! Как хочется снова взяться за работу! Теперь бы я так не сплошала…

— В книге своей Ленин особенно много пишет о том, что нам нужно создавать крепкие, неуловимые организации революционеров, научиться работать конспиративно, очень уж много еще бывает у нас провалов — и на самых пер-вых шагах, — Анюта как-то невольно обвела глазами сидящих рядом с нею женщин.

— Вот и я сразу попалась, — проговорила Лиза. Да, она, как и Галя, теперь уже хорошо поняла, в чем была ее ошибка, и знала, что такую ошибку больше не повторит, когда выйдет опять на свободу.

— Ну, ты еще хорошо, выдержала, не назвала товарищей, — повернулась к ней Анюта. — Михаил Иванович мне рассказывал: после тебя больше не взяли никого, следы потерялись.

— Я все время говорила «нет».

— И правильно. А бывает, чго не помогает и это. Вот до меня так, по цепочке, добрались. — Анюта соскочила с нар, прислонилась спиной к стене и зябко передернула плечами. — Ох, ну и холодная же стена!

— Ты расскажи, девонька, как тебя взяли, — попросила Матрена Тимофеевна и бросила Анюте куртку. — Накинь на плечи.

— Как взяли? Вот как. Один студент на кожевенном заводе рабочим прокламацию нашу читал. Его выследили, арестовали, а прокламации не нашли. Стали допрашивать. Он сперва наотрез отказывался. Тогда ему фальшивый протокол показали, будто товарищ, от которого он брал листовки, тоже арестован и во всем сознался. А на самом-то деле человек этот тогда у полиции был только под подозрением. Студент же на эту удочку попался и признался во всем. По его показанию тогда уже и того товарища, что прокламации раздавал, взяли. Нагрянули к нему с обыском, а там их целая кипа. Сразу, в ту же ночь, и за мной пришли. На допросе показывают прокламацию, спрашивают: «Знаешь, где печатали?» Говорю: «Нет, не знаю». — «А кому ты шрифты отдавала, что в типографии тайком брала?» — «Никому я никаких шрифтов не отдавала и в типографии ничего не брала».

Улыбается ротмистр. Говорит: «Да вот же буквочки меченые». И показывает: на прокламации буква «о» снизу тоненько разрезанная. «Вам, — говорит, — в наборную кассу заранее меченые литеры положили, чтобы удостовериться, что именно вы доставляете шрифты в подпольную типографию. Признавайтесь».

И как я ни запиралась и как другие от меня ни отказывались, не помогло — постепенно взяли почти всю нашу организацию. Меня осудили…

Скрипнул ключ в замке. Дверь открылась. Принесли ужин: по ломтю тяжелого черного хлеба и в ведерке чай на всех — кружка имелась у каждого.

— Не поесть нельзя, — тоскливо заметила Матрена Тимофеевна, взглядывая на сплющенный, сырой ломоть хлеба и разливая чай по кружкам, — а после так под ложечкой давит, часа два вздохнуть не могу. И вот почему-то день ото дня боль все пуще становится.

— А доктор смотрел вас, Матрена Тимофеевна? — спросила Анюта.

— Доктор? Здесь, девонька, доктору показывают только тех, кто в жару пластом лежит. Остальные считаются все здоровыми…

Анюта промолчала, но мягкие черты ее лица сразу сделались словно острее, резче. Чуть дрогнула нижняя губа. Лиза отщипывала от своего ломтя маленькие кусочки — тогда хлеб казался не таким мокрым…

После ужина Галя заявила:

— Порядок дня сохраняется. Начинаем, товарищи, урок географии.

— Урок географии? — переспросила Анюта. Она сразу опять оживилась. — Вы учитесь? Даже здесь!

— А как же, девонька? — сказала Матрена Тимофеевна. — Учимся, тоске тюремной не поддаемся. А вот она, — и показала на Галю, — наш университет.

— Я тоже буду с вами учиться. И книги есть у вас?

Галя тронула свой лоб ладонью:

— Здесь вся наша библиотека. Книг нам не дают.

И снова тень пробежала по лицу Анюты.

— Сегодня мы начнем изучать Пиренейский полуостров. Он имеет приблизительно такую вот форму, — Галя очертила пальцем на стене. — Две страны расположены на этом полуострове: Испания и Португалия. Высокие горные цепи Пиренеи — вот здесь — являются границей между Испанией и Францией. На юге узкий пролив Гибралтар отделяет Пиренейский полуостров от Африканского материка, который весь захвачен и поделен между разными странами, главным образом между Англией и Францией, а еще точнее — между капиталистами этих стран…

6

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека сибирского романа

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза