Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Прогулки на свежем воздухе всегда казались такими короткими! Одно время политические заключенные добились того, что им разрешили ходить по коридору, бывать в соседних камерах, разговаривать, общаться друг с другом, но потом из Петербурга прислали секретный циркуляр — и снова двери камер закрылись наглухо до положенного по распорядку прогулочного часа.

Ночами Лизу мучили тревожные, беспокойные сны. В них не было последовательности, какие-то обрывки воспоминаний смешивались, мелькали беспорядочно и громоздились один на другой.

Часто ей снился овраг возле маннберговского вагончика, Вася, с которым она там встречалась и которому она больше всех в мире была благодарна. Да, конечно, не познакомься она с Васей — и не бывать бы ей здесь, в каторжной тюрьме. Но разве можно его в этом винить? Никто больше, сама она виновата, понадеялась на свои подсчеты, не думала, что Маннберг вернется на сутки раньше, и потому не отнесла брошюры в лес, спрятать, как ей наказывал Вася. А если бы не Вася, так ползать бы ей, как слепому кроту, всю жизнь, не видя ничего и ничего не зная. Теперь же, хотя и низок в камере потолок и бесконечно толсты каменные стены, она видит сквозь них мир — далекий, но прекрасный и огромный…

Иногда снился ребенок. То захлебывающийся в отчаянном плаче, каким она его увидела в больнице у Мирвольского. Лиза стояла тогда, смотрела на сына, и сердце у нее разрывалось от горя, что не может она схватить его, прижать к груди, и унести с собой. То ползающий одиноко на необозримом, сожженном солнцем пустыре. Она тянулась к нему, бежала, раня о камни босые ноги, бежала и не приближалась. Отчаяние и страх охватывали ее. Откуда взять еще силы? Как добежать скорее? Она протягивала руки, кричала:

— Боря!.. Маленький мой!

И просыпалась. Еще не стряхнув тягостное оцепенение сна, шарила дрожащей рукой возле себя. Где же он, где он?

Сын ей снился чаще всего после разговоров с Матреной Тимофеевной. Та, печально наморщив брови, вспоминала своих детей: «Как они там без меня, сиротиночки?» Она описывала все их давние ребячьи проказы, вылепливала словами живые образы непоседливых, озорных мальчишек, и Лиза тогда в особенности сильно чувствовала, что сама она тоже мать, что сын ее еще больше, чем у Матрены Тимофеевны, «сиротиночка», и желание скорее-скорее вернуть его к себе становилось неодолимым. Пробить бы эти каменные стены и вырваться на волю!

Раз, как будто совсем наяву, она увидела мать.

После — весь день Лиза сидела неразговорчивая. Припоминала мельчайшие подробности того утра, когда провели ее мимо крыльца василевского дома. И тогда и теперь она не могла понять, что это значит: как ее мать очутилась в городе? Она не знала, что Ильчи уже нет на свете и что Клавдея, как и сама Лиза, прошла такой же горький путь в жизни, а может быть, и еще горче… Сколько ни прикидывала Лиза умом, а так и не догадалась. Выпросила она у стражника бумаги, написала два письма; одно — Василеву, а другое — домой, в Солонцы. Ответа ниоткуда не пришло. Лиза стала снова просить бумаги. Стражник спросил:

— Матери, что ли, все пишешь?

— Матери.

Он протянул ей лоскут бумаги и прибавил:

— Стало быть, уже нету ее… мать завсегда бы ответила.

И когда снова Лиза не получила ответа, в третий раз писать она уже не решилась.

5

В один из таких серых, ничем не различимых дней, когда неведомо, среда это или суббота, дверь камеры открылась и сильная рука стражника втолкнула темноволосую высокую девушку. Она охнула, ударившись бедром об угол нар, и закрыла ладонью лицо.

— Зверюга какой! — возмущенно закричала Матрена Тимофеевна. — Ведь обязательно чтобы в тычки!

Справившись с сильной болью, девушка отняла от лица руку, и взгляды ее и Лизы встретились.

— Анюта? — недоверчиво потянулась к ней Лиза.

— Да… А тебя я что-то не вспомню.

Она могла не знать Лизу. В городе мало кто знал ее. Но кто же не знал хорошенькую, всегда чисто одетую, красиво причесанную горничную Ивана Максимовича? Лиза, живя у Аксенчихй, много раз встречала Анюту на улицах. Про Анюту и Алексея Антоновича ходили всякие сплетни по городу, — Лиза их тоже слыхала. Потом Анюта куда-то исчезла.

— Ты как сюда попала? — спросила Лиза.

— В Томской тюрьме нет места, — сказала Анюта. — Четыре месяца там пробыла, а потом сюда увезли. Ну, наверно, еще для того, чтобы на всю жизнь Александровским централом меня напугать. А ты кто?

Лиза назвала себя. Анюта пошевелила губами, словно шепча про себя. Потом потерла лоб рукой.

— Погоди… Коронотова Лиза? А Порфирий Коронотов кто тебе?

— Муж мой.

— Твой муж? — повторила Анюта. — Вот как… А где он сейчас?

— Ничего я не знаю. Верила раньше, что живой. Теперь… не знаю.

— А тебя сюда за что посадили?

— Запрещенные книжки я читала. Нашли у меня. И еще за то, что сына своего я задушила. За все вместе — на пять лет меня.

— Ты? Задушила? — Анюта сдвинула брови и с осуждением посмотрела на Лизу. — Сына своего?

— Нет, — покачала головой Лиза, — нет. Так на суде только сказала я.

— А зачем?

— Чтобы в тюрьму его с собой не нести.