Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Агафья Степановна принесла мокрое полотенце Лавутин сам навертел его Филиппу Петровичу на голову. Вера подскочила, сняла с отца сапоги. Филипп Петрович глянул на собравшихся слегка посветлевшими глазами. Он легко пьянел, и так же быстро хмель оставлял его.

— Ну чего вы все на меня? — сказал он просительно. — Выпил немного я… Вот… и все…

— Нет, Филипп, не все, — Лавутин был по-особому суров. — В другой раз я тебе и слова не молвил бы. Ты отвечай: почему сегодня напился?

— Почему? — Филипп Петрович пошевелил пальцами босых ног. — Эх!.. Не знаешь сам, что ли?.. Расценки сбавили… Провизионки отменили…

— Поэтому и напился?

— А чего? Чего больше? — всхлипнул Филипп Петрович. — Чем заглушить? Катись все… В паромщики опять пойду.

Ваня Мезенцев до этого молча стоял в стороне. Теперь он застегнул на все пуговицы пиджак, обдернул полы, подошел к столу.

— Филипп Петрович, — сказал он, — а этим-то, что ж, поможете разве?

— А чем поможешь? И этим не поможешь. И ничем не поможешь.

— Сопротивляться надо, а не раскисать, — внушительно сказал ему Лавутин. — Будем так, как ты, — нас и вовсе в бараний рог согнут. Эх ты, а еще мужиком себя называешь! Да ты в бабы — и то не годишься!

Филипп Петрович размотал полотенце, бросил его на стол.

Подозвал дочь:

— Дай попить. — И Лавутину: — Ты скажи: как сопротивляться, Гордей? Книжки разные читать да крадучись собираться? Так ведь делали мы, — голос у него был плачущий, упавший, — да, выходит, только хуже себе наделали.

Вера подала ему большой железный ковш, наполненный квасом.

Филипп Петрович подул, отгоняя мелкие хлопья плесени, и выпил квас одним духом.

— Чего с ним сейчас наговоришь? — толкнул Лаву-тина Ваня. — Пойдемте, Гордей Ильич. Пусть человек хорошенько проспится. Отойдет — и сам, поди, разберется.

— Ну что ж, пойдем, Ваня, — согласился Лавутин. — А это я с ним так круто почему? Другим ведь он пример подает. Зайдет к нему кто-нибудь горем своим поделиться, а он — вот вам, пожалуйста. Думаешь, на людей это не влияет?

Филипп Петрович встал, шлепая босыми ногами, обошел вокруг стола, сел к окошку.

Заговорил:

— Братцы, оставьте меня…

— Уходим, уходим, Филипп, — топтался на месте Лавутин: как-то неловко было уйти ему, обругав человека, друга своего, рабочего. — Только ты из дому, смотри, сегодня никуда и нос не показывай. А ты, Агаша, сюда к нему тоже никого не пускай. Клади в постель его, пусть отсыпается.

Они попрощались с Агафьей Степановной, с Саввой. Веру отец опять погнал в подполье за квасом. Проходя, Лавутин нагнулся, крикнул ей в открытую дверцу:

— Ну, девушка, лечи тут хорошенько своих мужиков! Одного — кислым квасом, другого — сладким голосом. Эх, когда мои дочки так подрастут!

И к Савве:

— Давай, друг, поправляйся скорей. Надо нам всем серьезнее за дело браться. Не то заклюют, заклюют…

Хмель снова стал одолевать Филиппа Петровича. Он сидел на скамье, свесив длинные жилистые руки.

— А я, — вяло пробормотал он, — просить… начальство… завтра пойду… Может, опять расценки набавят…

Лавутин так и загорелся, рванулся было к Филиппу Петровичу, но Ваня потянул его за рукав.

— Пойдемте, Гордей Ильич. Не надо с ним связываться.

Во дворе Лавутин дал себе волю — всласть выругался.

— Ты понимаешь, Ваня, что получается? Было время, стали мы малость в силу входить, дружнее, дружнее становиться, требовать. Добивались ведь кой-чего! Так они перехитрили нас. Помнишь, сами на всякие уступки пошли? Мы-то голову ломали тогда: как, отчего это? И уступки-то они сделали копеечные, а купили на них здорово. Раскололи нас! Кому грош этот достался, он уже и обмяк. Зачем бороться? И так жизнь наладится… Теперь же, когда штыков гуще вокруг нас понаставили, они и нажали опять, те копеечки им теперь рублями вернутся. А у нас замедление получилось. Мы отстали. Не приготовились. Вот тебе, к примеру, Филипп. Как мокрая курица, и крылья, сразу же опустил. А властям да хозяевам такие настроения у рабочих самые нужные.

— А все-таки, Гордей Ильич, сила за нами, — проговорил Ваня, поглядывая на него снизу вверх. — Нас ведь больше. И правда наша. Только вот надо найти правильный ход…

Они вышли на улицу. Филипп Петрович сидел у окошка, грустно тянул:

Один, один, бедняжечка,
Как рекрут на часах!

4

Дороги… дороги…

Старый Сибирский тракт…

Сколько- усталых босых ног прошло по тебе в поисках лучшей жизни! Сколько с надеждой на счастье сказанных слов слышал ты зябкой утренней ранью на примятой траве обочин! Но чаще, чаще слышал ты печальный звон железа и стоны кандальников, бредущих на каторгу. Скользят ли ноги у них по грязи на глинистых взъемах горных хребтов, сочится ли кровь из ссадин, разъеденных пылью и ржавым железом, — все равно, кто ступил окованной железом ногой на этот тракт, тот должен идти и идти, пока не придет…