Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Вера металась по узенькой площадке, не зная, что ей делать. А Савва не понимал, чего она испугалась. Что же ему, в первый раз, что ли? Да и сама она с ним поднималась на скалы. Хотя, конечно, и не на такие…

— Вера! Прочитай-ка! — крикнул он.

Она должна бы остаться довольной: буквы получились ровные, а издали, наверно, и красивые.

— Ой, Савва!.. Скорее… Веревка…

Савва пробежался взглядом по бечеве, и судорога сразу стянула ему челюсти. Острая кромка скалы перебила у бечевы одну прядку, и она, раскрутившись, торчала, как хвостик. Долго ли выдержат остальные две прядки? Как быть? Решать надо быстро… Подтягиваться вверх? Но веревка может лопнуть прежде, чем он успеет взобраться на обрыв. А тогда падать — расстояние станет еще большим… Вниз? Хватит ли ему бечевы?

— Савва… Милый… Родной!

Он распустил узел бечевы и, стараясь не тряхнуться, медленно-медленно стал сползать по скале вниз.

Вера теперь не кричала, стояла не дыша, подняв кверху обе руки, словно готовилась принять на них Савву. Он это видел краем глаза и кричал:

— Вера, отойди!.. Отойди, бога ради!

Но она не двигалась.

Спускаясь все ниже и ниже, Савва не отводил взгляда от кромки обрыва, где, отчетливо различимый на фоне неба, шевелился хвостик лопнувшей прядки.

Еще шаг, еще… Еще один… А шаги — по вершку.

Теперь не так далеко до земли… Еще шаг… Еще… Вот написанных слов уже не видно совсем… Скоро…

Бечеву заело у пояса, она перестала свободно скользить. Еще бы только пяток маленьких шажков — и можно спрыгнуть. Савва осторожно завел руку за спину…

Но в этот момент у кромки обрыва рядом с первым хвостиком появился второй. Савва почувствовал, что бечева словно зазвенела в руке.

— Уйди! — крикнул он изо всей силы.

И навзничь полетел к земле.

Верочка не отступила, но, как-то инстинктивно пригнувшись, плечом оттолкнула Савву, и он упал в стоявшие обочь кусты. Это смягчило силу удара.

Выпутавшись из пружинящих, гибких вершинок, Савва поднялся. Ему остро жгло спину под лопатками, — накололся, наверно, на сучок. Но руки и ноги были целы. Значит, все хорошо. Он торопливо подбежал к Вере. Та лежала на голубой полынной площадке не шевелясь.

— Жива? — закричал Савва, приподнимая ей голову.

Слезы только теперь нашлись у Веры. Они полились ручьем, мешая ей-видеть, мешая говорить. Савва посадил ее, прислонил спиной к утесу.

— Вера… Верочка…

Она уткнулась головой в колени и рыдала горько и счастливо.

Потом исподлобья посмотрела на Савву.

— Ну зачем?.. Зачем ты полез?

— Да ведь что же, ведь ничего и не случилось. Ну, упал — и все… Жалко, дописать я не успел. Вот, посмотри!

— Нужны мне твои надписи, — вытирая платком мокрое лицо, шептала Вера, — вот как нужны! Ничего не сказал… Полез…

— Ну, я больше не буду, — виновато сказал Савва.

Они посидели молча, держась за руки.

— Пойдем вниз, к нашим, — наконец сказала Вера, — я есть хочу.

Савва встал, помог подняться девушке и беспомощно поглядел вверх.

— Ух ты! — сказал он, показывая пальцем на обрыв. — А сапоги-то у меня там остались. Верочка, ты подожди, я сбегаю.

— Подожди! Нет уж, хватит, второй раз ты меня не обманешь. Одна я здесь не останусь. Сама с тобой полезу.

— Вера!..

— Полезу — и все.

Спорить с ней теперь было совершенно бесполезно.

Они вернулись к костру, исцарапанные, запыленные и уставшие так, что сразу повалились на траву, не выговорив ни слова. Кузьма Прокопьевич и Филипп Петрович спали рядышком, прикрыв фуражками лица. Агафья Степановна, натянув на деревянную ложку пятку чулка, занималась штопаньем. Она не могла сидеть без работы даже в поле, на отдыхе.

— Ну и сорванцы! — неодобрительно сказала она, откладывая чулок в сторону. — Носитесь, носитесь по горам. Вот когда-нибудь сломите себе голову.

— Пробовали, — пробормотал Савва.

— Чего пробовали? — недоумевая, спросила Агафья Степановна. — Головы ломать себе, что ли? Допробуетесь. Есть-то хотите?

Вера лисичкой подползла к матери.

— Ой, как хотим!

Агафья Степановна пошарила в корзинке. Нашла краюшку хлеба, малосольные огурцы. Подала им.

— Ешьте. Больше нет ничего. Все прикончили.

Зашевелился Кузьма Прокопьевич. Потер ладонью припухшее от сна лицо.

— Дочка, а дочка! — надтреснутым голосом покликал он. — Ну и сон мне сейчас приснился! Будто я…

Вера быстро подскочила и сунула ему в рот огурец.

— Замолчи, крестный!

Кузьма Прокопьевич съел огурец с большим наслаждением.

— Люблю малосольные… Чего мне приснилось-то! — И он настойчиво отвел рукой Верочку. — Нет, нет, совсем не то, дочка. Будто стоит памятник каменный. Высокий-высокий, как утес. И на нем красной краской написано мое имя: «Кузьма». Понимаешь? И так мне обидно стало, что фамилии там нет у меня. Всякий человек имеет фамилию, а у меня нету. Кузьма — и все. Полезу, думаю, и сам напишу. И вот будто забрался я по веревке, вишу, болтаюсь, как комарик на паутинке, и…

— Ну, и чего потом? — настороженно спросила Вера.

— А потом ничего, дочка. Проснулся.