Читаем Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток полностью

Лебедев быстро протиснулся сквозь плотные ряды рабочих, стал в круг. Буткин оторопел. Сразу осекся. Он никак не ожидал появления Лебедева. Протянул было ему руку, но тот, словно не заметив этого, спокойно, чуть улыбаясь, поглядывал на рабочих. Шум быстро утих. Буткин хотел что-то сказать, Лебедев перебил его на первом же слове.

— Товарищи рабочие! — звучно произнес он, и все сразу потянулись к нему. — Буткин здесь говорил об ошибках. Однако самая большая ошибка — его ошибка. И в том, что он вообще стал говорить.

— Я протестую, — сказал Буткин, — вы мне зажимаете рот…

— Ошибка потому, — продолжал Лебедев, не обратив внимания на выкрики Буткина, — потому, что он говорит о вещах, которых не знает, об идеях, в которые не верит, о делах, которые чужды ему. Товарищи рабочие, ой просто лжет!

— Прошу не передергивать! — крикнул Буткин. — Так нельзя. Я не успел развить свои мысли…

— Хорошо, — сказал Лебедев, — вы разовьете свои мысли после меня. Скажу я, а потом будете вы говорить…

— Я начал первый…

— …говорить о съезде чудовищную ложь. Этого вам никто не позволит. Довольно!

— Мне писали о съезде наши делегаты Троцкий и Мандельберг! — выдвигаясь вперед, опять выкрикнул Буткин. — Нет оснований им не доверять. Я удивлен вашим недоверием.

— А я удивлен, — резко осадил его Лебедев, — как Троцкий и Мандельберг оказались делегатами Сибирского союза, когда ни в одной из партийных организаций Сибири об этом не знали. Кто их уполномочивал?

— Неправда, — сказал Буткин, — они имели законные мандаты от Союзного комитета, подписанные товарищем Гутовским.

— Он один их и «избрал» делегатами?

Буткин замялся:

— Я не знаю…

И сразу возмущенными возгласами откликнулся круг собравшихся на сходку.

— А я знаю, — сказал Лебедев. — Это сделал один Гутовский. Он один от имени всех социал-демократов Сибири, выходит, от имени всех вас, товарищи рабочие, послал двух делегатов, которые на съезде вели себя недостойно, предательски. Прикрываясь именем Сибирского союза, они начали и поддерживали гнусную борьбу против товарища Ленина, против искровцев. Товарищи рабочие, мы должны решительно осудить и заклеймить предательское поведение Мандельберга и Троцкого на съезде. Мы не можем согласиться, что по злой воле одного Гутовского Сибирский союз представлен был людьми, не разделяющими взглядов всех социал-демократов Сибири.

— Я опирался на авторитет наших делегатов, — стал оправдываться Буткин, — я не подозревал, что их точка зрения не совпадает с большинством. Но я считаю, что именно их точка зрения правильная и в этом следует разобраться. Иначе на съезде не возникли бы столь жестокие споры.

Лебедев повысил голос. Он видел, как в ответ на слова Буткина взволнованно стали подниматься рабочие.

— Товарищи! Буткин правду сказал, что на съезде были жестокие споры и велась жестокая борьба по ряду вопросов, но он неправду сказал, что съезд допустил ошибку, принимая программу нашей партии. Чем нас пытается напугать Буткин? Что провозглашение диктатуры пролетариата опасно для дела революции? Что рабочий класс ни от кого не получит поддержки, если заявит: власть должна принадлежать пролетариату? Не надо нас этим пугать! Вместе с рабочими всегда будет и беднейшее крестьянство. И нам не нужна в союзники буржуазия, потому что она по природе своей не союзник нам, а враг. Только тот класс имеет право на власть, который никого не угнетал и не угнетает. Только он может стать предводителем в борьбе за освобождение и раскрепощение всего человечества. Товарищи рабочие! Хотите вы сами управлять собой или вам в управители вместо царя-самодержца нужен новый царь, которому будет только имя другое — капиталисты? Власть должна принадлежать пролетариату. Так решил, так записал в программу Российской социал-демократической рабочей партии Второй съезд, и это решение правильное. Иного решения быть не могло. За все пункты программы нашей партии мы теперь будем бороться. И не отступим ни на шаг.

— Правильно!

— Долой царя!

— Долой капиталистов!

— Власть рабочим!

Буткин стоял по-прежнему в центре круга, недалеко от Лебедева, и все гневные выкрики рабочих, как стрелы, неслись к нему. Но он молчал, заморозив на лице саркастическую улыбку, стремясь показать, что он несогласен с Лебедевым, что Лебедев его не разбил и не опроверг.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека сибирского романа

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза