От Евдокима Лиза узнала, что они жители местные, из ближней деревни, был у них женатый сын. Как провели железную дорогу, он устроился путевым обходчиком. На узкой полосе земли — «полосе отчуждения» — ему дозволили садить огород, косить сено, пасти корову. Земля оказалась щедрой, овощи давали хороший урожай, хватало и сена и молока. Они вышли из общего сельского наделу, перевезли избу свою поближе к разъезду и зажили никому не подотчетные. Все свое, всего вдоволь. А потом сына зарезало поездом, и следом за ним умерла и невестка. Долго хлопотал Евдоким, но добился, что той полосой земли, какую они заняли, им разрешили по-прежнему пользоваться. Внучонок в хорошие годы- вошел, затевал уже заступить на место отца, только хотел жениться сначала. А тут война… Можно было отхлопотать, чтобы не брали внучонка — не полагается, двое стариков у него, — а не знали всех порядков. Так он и уехал. И ежели бы только не тревога, как там, на войне, уцелеет ли он, да сын бы все еще не вспоминался — жить можно…
Через два месяца Лиза стала вставать с постели. Нетвердо переступая ногами, она выходила на крыльцо, потом за ворота, садилась на лужайку, усеянную желтыми цветами одуванчиков. В голубом небе плыли веселые кучевые облака. Перед вечером над землей столбом толклись комары, звеня, как тонкая струна. Куры безмятежно разбрасывали лапками сухой мусор, отыскивая в нем жучков и личинок. И Лизе казалось, что над нею, над этим домом опущен стеклянный колпак, сквозь который не могут проникнуть никакие заботы и никакие тревоги.
Чуть окрепнув, она стала уходить от дома дальше. С невысокого бугорка был виден разъезд, на нем всегда три состава, по числу запасных путей, и почти неизменно из трех поездов один был санитарный. Солдаты бродили вокруг разъезда, жгли костры. Раненые сидели вдоль насыпи, грелись на солнышке. Лиза добиралась до них, подсаживалась, завязывала разговор.
— За что воюете? — спрашивала она, будто между делом.
— Мы — за царя, — со сдержанной злобой отзывались ей, — а царь сам знает, за что.
— Лишние люди на белом свете завелись, — говорили другие, — вот и надо перебить их либо искалечить.
— Кой-кому и прямая выгода от этого есть, — сумрачно замечали третьи: — на нашей крови они деньги себе зарабатывают.
— Ты бы спросила еще, как мы воюем.
— А как вы воюете? — спрашивала Лиза.
И сразу шумели солдаты:
— А так — как бараны на бойне, пока очередь до каждого не дойдет. Оружия нет, патронов, снарядов не хватает, толкают, гоняют нас куда попало. И все отступаем, отступаем… Нас японцы разобьют — мы отступаем, мы японцев разобьем — все равно мы отступаем.
— Так разве русские войска воевали, когда Суворов ими командовал!
— Тебе что, Куропаткин хуже Суворова?
— А ты его видел хотя раз на позиции?
— Я и своего-то, какой нашей дивизией командует, ни разу не видел. Таких генералов, что вместе с солдатами воевали бы, у нас посчитать — на одной руке пальцев хватит.
— Да, шибко русские генералы: Штакельберг, Каульбарс, Ренненкампф, Бильдерлинг, Шварцкопф…
Подходили солдаты из эшелонов, ждущих отправки дальше на восток, прислушивались к разговору. Это были большей частью мобилизованные, пополнение. Они оглядывали далеко, на елани, зеленеющие поля, вздыхали:
— Эх, нам бы землю пахать теперь, сеять… Кому, зачем она приспела, эта война?
Лиза видела, отчетливо понимала, что война уже затронула всех и все проклинают ее. А конца не видно. Да и какой конец, когда это только, начало? Что же будет потом? Как это все отзовется на судьбах простых людей? Сидеть и ждать равнодушно Лиза не могла, она должна была что-то делать. Кому-то помогать, с кем-то бороться. Она нуждалась в людях, которые не сидят, а действуют. Годы, проведенные в централе, знакомство с Галей, Матреной Тимофеевной и Анютой укрепили ее в решении всю жизнь свою отдать борьбе за освобождение народа. И вот эта мучительная тяжелая болезнь… Лиза возвращалась в дом, утомленная ходьбой и разговорами. Евдокея добродушно ворчала на нее, грозилась, что этак она ей не дозволит и вовсе на улицу выходить, заставляла тут же пить травяные настойки и ложиться в постель.
Лежа в постели, Лиза обдумывала: куда же она поедет отсюда, когда поправится? Кого она прежде всего будет искать? Требовательно переспрашивала себя — и отвечала: только три человека нужны ей сейчас, только этих трех нужно увидеть прежде всего — мать, сына Бориску и Михаила Ивановича. А с кого начинать? Михаил Иванович все ездит и ездит, так Анюта ей говорила, безверного человека его не найдешь. Но если захочешь — отыщешь. А хочется его- отыскать! Очень хочется. Мать и сына она видела на крыльце дома Ивана Максимовича. Писала Василеву из централа дважды и отсюда снова написала. Просила, чтобы передал письмо матери или сообщил, где она. Ничего не ответил купец. Но все равно, если поедет она сначала в Шиверск, то побежит прежде всего к дому Ивана Максимовича. И никуда больше…