Читаем Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток полностью

У Василева были гости. За столом, накрытым для утреннего чая, сидели матерый уковский купчина с рыжими лохматыми бровями, исклеванный оспой, — Лука Харлампиевич Федоров и Густав Евгеньевич Маннберг — инженер, присланный министерством путей сообщения для окончательного уточнения трассы будущей железнодорожной магистрали, из остзейских немцев, мужчина средних лет, с красивыми черными усиками, торчащими кверху, как стрелки часов в положении «без десяти два».

Чай разливала Елена Александровна. На столе стояли холодные закуски и несколько бутылок вина. Беседа была деловая.

— Я вас прошу, господин инженер, проехать еще раз, — двигая широкими челюстями, говорил Федоров. — Да, еще раз. Я мало сведущ в таких постройках, но государственную пользу понимать способен. Ук — село богатое. Почему же его оставлять в стороне от железной дороги? Я прошу: разъясните.

— Видите ли, уважаемый Лука Харлампиевич, проложить полотно железной дороги в непосредственной близости от села Ук не позволяет рельеф местности. Нужно прорезать глубокие выемки, делать насыпи. Кроме того, этот вариант создает ненужную петлю, тогда как ближайшее направление — и, заметьте себе, подчеркиваю, самое удобное направление линии — от Разгона, севернее Ука, по берегу Уды на город Шиверск и дальше на село Худоеланское. Я понимаю и учитываю интересы села Ук, но, к сожалению, сделать ничего не могу. К тому же, Лука Харлампиевич, Ук очень близко от города, — кажется, сорок верст? Можно пользоваться шиверским вокзалом.

— Благодарствую! — разжевывая жирную ветчину, обиделся Федоров. — За сорок верст — благодарствую! Скажите, где будут станционные постройки: в городе или в слободе?

— Безусловно, в городе. Разрешите ознакомить, — Маннберг достал из кармана план окрестностей Шиверска с нанесенной схематически линией железной дороги. — Вот это город Шиверск. Он весь находится на правом берегу Уды. На левом расположена только тяготеющая к городу слобода, та самая, в которой мы пользуемся гостеприимством Ивана Максимовича, — Маннберг кивнул в его сторону — Правый берег — сухой, высокий, с плотным грунтом из материковых каменных пород, левый — низменный, болотистый. Площадка на правом берегу вполне достаточна для будущего развития города…

— Вознесенская гора не пустит, — утирая губы, заметил Федоров.

— Что вы! Шиверск будет развиваться ниже, к Коб-луку, к Стрелке. Здесь можно выстроить целый губернский город.

— Боком, — опять бросил Федоров.

Маннберг пожал плечами и уже коротко и безапелляционно заключил:

— Мост через Уду перекинем непосредственно выше впадения речки Мары. Затем дорога выйдет правым берегом Уды на Коблук — здесь и будет построен вокзал. Будьте любезны, прекрасная Елена Александровна, налить мне чашку вашего чудного чая. Благодарю вас, Елена Александровна, благодарю! — И, обращаясь только к ней, Маннберг простер в воздухе правую руку. — Вы любите красоту? Каким красивым будет этот новый город! По образцу Европы. Сибирский Шварцвальд! Лучший город в Сибири! Высоко над рекой. Справа и слева горные цепи отступили, словно нарочно, только для того, чтобы дать Шиверску место. Верхняя часть города прижимается к живописным обрывам Вознесенской горы, в нижней части, над рекой, блестят разноцветные огоньки семафоров, станционных построек. Шумно дышат паровозы. Перекликаются рожки стрелочников. Кругом зеленеют прекрасные хвойные леса. Поэзия! Что вы скажете, Елена Александровна?

— Да, красиво… Кушайте, пожалуйста, окорок. С горчицей хорошо. Горчица свежая.

— Да? Да… Благодарю вас.

— Выходит, значит, так, — с треском кромсая зубами сдобные сухарики, высказывал свои соображения Федоров, — ежели, к примеру, мне надо получать грузы, я должен гужом ехать сорок верст до города, переправляться карбасом через реку…

— Да ведь ездите же вы сейчас!

— Так на кой же мне ляд тогда ваша железная дорога! Прости меня, господи! — швырнул с досадой чайную ложку и встал из-за стола Федоров.

Василев схватил его за рукав.

— Постой, Лука. Мы люди маленькие. Нельзя же с каждым считаться.

— Тебе ладно. Ты в городе. Счастье в рот лезет.

— Мне кажется, вы напрасно волнуетесь, Лука Харлампиевич, — сказал Маннберг. — Купечество всегда сумеет добиться выгоды.

— Так не пойдет дорога через Ук?

— Не пойдет.

— Это, значит, окончательно? Отрезал — и кончено?

— Нельзя же менять направление всей железнодорожной трассы ради желаний и удобств одного человека! — раздраженно ответил Маннберг.

— Когда хотят — и не то еще делают, — насупившись, пробурчал Федоров.

— Ну вот, а я не хочу!

— И ладно. Делать мне больше здесь нечего. Спасибо, хозяева, за хлеб, за соль, — пошел к дверям Федоров, обтирая выступивший на лбу пот. — А может, господин инженер, — остановился он вдруг, — вас беспокоят лишние расходы, переделка планов или чего другого, так я могу…

— Нет, какая же переделка? Просто нет никаких оснований.

— А вы подумайте. Бывают ошибки и прочее…

Маннберг поднял брови: чего же, дескать, еще думать?

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека сибирского романа

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза