Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Вот и съездишь, — поддержал Иван Максимович, — а там, гляди, и вовсе на торговые дела перейдешь. А рудники разрабатывать — не для тебя.

«Надо будет завтра же уплавить товар, пока на самом деле старый хрыч не собрался», — мысленно закончил он.

Этим ходом Митрич явно проигрывал. Он поздно смекнул, что, соглашаясь в чем-либо с Иваном Максимовичем, тем самым передает игру в его руки. Надо было исправить оплошность.

— Светит месяц! — вскричал он, вдруг вставая со стула. — Эка стал беспамятен! Ульяна-от в баню у меня пошла, а я тут сижу, разговоры разговариваю. Народ, поди, у трактира собрался, меня дожидает. Ну, прощайте, хозяева радушные, Иван Максимович, Елена Александровна, — протягивал он руку. — Сердечное почтение Максиму Петровичу со Степанидой Кузьмовной.

— Ну, а как с заявкой? — не утерпел Иван Максимович.

— Ох, прости уж Христа ради, Иван Максимович, поговорим другой раз. Верите, времени нет. Как я запамятовал?

«А вечером к нему бестия Маннберг явится. Надо кончать», — решил Василев.

— Нет, Степан Дмитриевич, давай уже будем сразу договариваться. А гости твои подождут, — ничего, больше выпьют. Говори цену.

— Сколько дадите?

— А сколько просишь?

Они стали друг против друга, как косачи на току, каждый готовясь вцепиться сопернику в черную гриву. Оба боялись называть цену. Но первый ход все же был у Митрича.

— Двести, — отчеканил он, не смущаясь.

— Смеешься, — отшатнулся Иван Максимович. — Что ты? Степан Дмитриевич! Возьми сто.

— Благодарствую, Иван Максимович, неподходяш-ше, — и зашагал к двери.

«Значит, Маннберг давал не меньше… Черт! Не упустить бы. Потом не исправишь. Пожалеешь сто — потеряешь тысячу», — мелькнула мысль у Василева.

И вслух:

— Так и быть прибавлю полсотни, — шагнул следом за трактирщиком Иван Максимович.

— Неподходяшше, — повторил старик и откинул портьеру.

— Ладно, беру, — глухо сказал Иван Максимович.

Митрич остановился.

— Так когда товарец подготовить?

— Какой товарец?

— А к тунгусам хочу сплавать.

— Готовь, — окончательно побежденный, сказал Иван Максимович, — оформим заявку, и уплывете.

— Да, еще вот… Эх и память стала! — потер лоб рукой Митрич и полез в карман, вытащил бумажник. — Должишко тут за вами, Иван Максимович. Заодно получить бы.

— За мной? Какой долг? — изумился Иван Максимович.

— Хе-хе! Не мне, Иван Максимович, но все равно что мне. — Он вынул из бумажника лоскут бумаги. — Тут Порфишка Коронотов мне препоручил.

— Да ведь Порфирия, наверно, и в живых уже нет, — разглядывая расписку, поморщился Иван Максимович, — что ж я вместо него с тобой буду рассчитываться?

— Это как вам будет угодно, Иван Максимович, — смиренно сказал Митрич. — Надул тогда, выходит, меня Порфишка. В вашей-то честности у меня сомненьев не было. Только не знаю, как мы, Иван Максимович, с заявкой-то сделаемся. Может, вы мне наперед деньги уплатите, а потом уж бумаги сделаем? Или как по-другому?

— Давай, давай, — нетерпеливо сказал Иван Максимович, — заплачу я тебе и по этой расписке.

— Благодарствую, Иван Максимович!

Через день, утром, из Шиверска поскакали две почтовые тройки в разные стороны. Одна увозила в Иркутск пакет с заявкой ст имени Василева на право разработки бирюсинских месторождений слюды, другая — в Петербург — доклад Маннберга о целесообразности прокладки железнодорожного полотна в стороне от расположения города Шиверска, левым берегом Уды, через село Ук и далее на село Рубахино, где и надлежит соорудить мост через реку. Этот вариант обосновывался наиболее удобным рельефом местности.

14

Грязи не любит Уда. Только ранней весной, в ледоход, да летом, когда тают в вершинах белки, наливается мутью река. Несет валежник, ил, прошлогодние листья, обмывает каждую гальку, каждый камешек, убирает с берегов мусор и, сливаясь с другими реками, несет его в тихие низовья Енисея, в холодный, туманный океан. А к осени успокоится. Струится вода на плесах, в каменном русле, светлая-светлая, не взволнуется, не поморщится; только изредка зарябится от быстрого глубинного течения. Так, казалось бы, и остановится, заснет в неге, согретая жаркими лучами летнего солнца. Но спешит, спешит красавица; распустив на камнях холодные струи, как русые волосы, сбегает вниз по каменным ступеням — шиверам. Брызжет на берег огнистыми каплями, ласково гладит песчаные косы в затонах, на бегу подхватывает, прижимает к груди горные ключи, бурные речки и катится вниз, свежая, радостная, полная сил.

Да не везде ей течь так спокойно. Обступают ее суровые, могучие горы, бросают ей под ноги грузные серые глыбы камней. Становятся поперек пути или, вдруг отступив, оставляют глубокий обрыв. Не испугается ли, не остановится ли упрямая, не повернет ли назад?