Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

На дорогу Клавдея истопила баню пожарче, сама хорошенько протерла мочалкой спину Ильче, пропарила веником — не обовшивел бы мужик в тайге, месяца три без бани ходить придется, грязному да потному. Ладно, если к зимовью где-нибудь прибьются, хоть в котелке воды скипятят — оботрут тело.

— Ильча, ты гляди, горячий в снег не ложись, — уговаривала его Клавдея. — Знаю я тебя: пристанешь — нет чтобы на ногах постоять, охладиться, сразу хлоп на спину. А на простуду ты приимчивый. Долго ли болезнь схватить? И напарник твой Егорша тоже уму не наставит — беспечный человек, нет заботы о себе.

— Ладно, ладно, Клавдея, — отговаривался Ильча, — не маленький. Ты вот давай тут… оставайся… Петруха обещал отдать камасья, — помнишь, брал он взаем, себе на унты? Так ты проделай их помягче да сшей, к Николе-престольному чтобы мне новые обутки надеть.

— Сошью, сошью, — кивнула головой Клавдея.

Каурка, заемный мерин лет шестнадцати, подбирал обвислыми губами сено, натрушенное у ворот. Дамка, в пестринах молодая сучонка, скулила возле порога. В тайгу Дамка шла первую осень.

— Собольку не забывай, Клавдея, припаривай ногу почаще. Эка ведь, пятнай его, напасть на кобеля свалилась! Тоже, поди, душа изнывает, в тайгу просится. Семь лет с ним отпромышлял, спасибо ему… Ну, поехал я, Клавдея, — и поцеловал ее в губы. — Давай оставайся, — махнул он рукой.

— Иленька, — робко остановила его Клавдея, — ты же через Рубахину поедешь. За Егоршей заезжать будешь.

— Ну?

— Спроси его… как Лизутка… с Порфирием живет… Наверно, Егорша знает. Пусть и мне с кем перескажут. Ведь более как полгода, с самого сретения, я у нее не была. А теперь Порфирий дома, поди, и Лизанька должна быть с ребеночком..

— Слушай, Клавдея, — глухо сказал Ильча, — ты мне об этом не напоминай, не трави душу.

— Ильча, — потупившись, тихо вымолвила Клавдея, — дочь ведь она наша, родная. Ты ж ее сам за Порфирия отдавал.

— Отдавал, чтоб мне со стыда не сгореть, чтоб не видели глаза мои ворот, мазанных дегтем. Обманул Порфирия. за человека его не посчитал. Думал: только бы позор не нести! Так с какими глазами я про дочь у него теперь буду спрашивать?

— Ты через людей спроси…

— Будто легче это для меня! Спросишь — и скажут тебе… Очень, мол, доволен Порфирий, не нарадуется… Провалиться мне тогда сквозь землю? Или просто плевок утереть?

— Да как же, Ильча? Вот и меня ты к ним не пускаешь…

— А не все равно, мне или тебе в глаза плюнет Порфирий? Сходила раз, пока рубил Порфирий лес в тайге, хватит! А теперь, когда с ребенком она… когда Порфирий… все понял… Да мне в тысячу раз стыднее теперь, чем год назад было!..

— Лиза-то в чем виновата, что нельзя к ней ни отцу, ни матери?

— Не спорь! Знаю! Грызет меня вот здесь, — ткнул он в грудь, — грызет совесть, все нутро выела: зачем обманул Порфирия? Только… пусть лучше совесть грызет, а позор свой на люди сам я не понесу. И тебе не дозволю.

Хлопнув дверью так, что задребезжала на столе посуда, Ильча вышел во двор, распахнул ворота, вскочил на коня и, злобно хлестнув его поводом по морде, поскакал вдоль деревни. Каурка, тяжело нагруженный вьюками, хрипел, перебрасывая мохнатые ноги. Пестреньким комочком сзади катилась Дамка.

Навстречу попался Петруха Сиренев, сын кулака Иннокентия, у которого прежде жил Ильча в работниках. Петруха вез сено на двухколесном одре. Красивый, с высоким, чистым лбом, густыми, нависшими бровями и пристальным взглядом, он не пропускал случая, чтобы не задраться с любым встречным. Сидя на спине раскормленного чалого жеребца, Петруха ядовито взглянул на Ильчу.

— Куда поскакал, хозяин, больно хлестко?

— На кудыкину гору! — отплюнулся Ильча. — Пятнай тебя, под руку бормочет… Не видишь, куда?

— Вижу. Либо от черта бежишь, либо за счастьем гонишься. — И засвистал вдогонку ему: — Эй, хозяин! Подвяжи веревочкой своего рысака, не то на бегу развалится; ноги — на дороге, голова — в кустах….

20

Вперекрест напáдавшие, лежали буреломы. Сучья цеплялись за одежду, когда Ильча, не найдя обхода, лез прямо через валежник. Острые камни впивались в подошвы. Склон горы, весь в старых гарях, обращен был к открытой, широкой долине. Узкой лентой зеленели в ней чахлые соснячки и березники. И среди них круглыми пятнами моховые болота.

Соболиный след вел прямо к ручью. Давно гнался по нему Ильча, но никак не мог настичь осторожного зверька, Дамка не пошла, — она ничего не понимала в следах, повертела хвостом, виновато посмотрела на хозяина и вернулась на табор. Ильча выругался и пошел один. Соболь мог оправдать весь промысел. Найдя след, Ильча не позвал Егоршу. Что тому? У него собаки идут хорошо, и так напромышляет. А тут если бы соболя!