Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Как знаешь. Мне Порфирий никто. Только так я подумал… Прошлую зиму срубили мы вместе с ним на Джуглыме зимовье. Хотел с Лизаветой Порфирий уйти на житье туда. Про тебя поминал. А ушел из дому один, надо думать — на Джуглым все-таки. Ну, а про Лизавету плетут теперь всякое. Под пьянку, дескать, женился Порфирий. Вроде обманом окрутили его, потом распознал он, вот и ушел. Знать ничего не знают, а языками чешут без путя. Мне тоже обидно: сватом был, — вздохнул Егорша, снимая котелок с таганка. — Пошто дочь к себе не возьмешь? Всех мер девка…

Ильча молчком отошел от костра и исчез в ночной темноте. Вернулся он часа через два, и, взглянув ему в лицо, Егорша понял: о дочери с Ильчей разговаривать не следует.

«Ох, и нравный мужик! — подумал он. — Чего он на дочь свою так распалился? Удалась она, что осочка весенняя, мягкая, ласковая. И никакого пороку за ней нет. Живет у Аксенчихи — не нахвалится бабка…»

К полночи плотнее сдвинулся морок. В тяжелом беззвучье замерла тайга. Над пугливым костром закружились зубчатые снежинки.

— Эх, зимушка идет! — проснувшись, пробормотал Егорша. — На свежей пороше славно попромышляем.

А снег шел все гуще и гуще. Сыпался сверху, как мука в редкое решето. Разлапые сучья пихты отвисали под тяжестью мокрого снега, кедрачи стояли, будто окутанные белыми шубами. Внизу, под деревьями, вздыбленной шерстью торчали оголенные прутья черничника. Подкрадывался бледный рассвет.

Ильча встал первым. Поправил горящие головни и повесил на таган котелок. Он хмуро поглядывал на огонь. Всю ночь давило в боку. Это осталось с тех пор, как он гнался за соболем, а теперь по глубокому снегу ходить будет еще тяжелее. Правда, на свежей пороше весь след звериный виден как на ладони. Кто хочешь разберется. Дамку обучить бы. И он стал торопливо собирать снаряжение.

В хмуром небе появились синие оконца.

С Егоршей условились так: Ильча пойдет от верховья Огнита влево, а Егорша — вправо, с тем чтобы не перебивать друг другу дороги. Справа бельчонка будто и лучше держится, да поросль там очень густая, без собаки все равно не взять, уйдет вершинами белка, не догонишь. А Дамку в редколесье лучше натаскивать, по теплому следу.

Ильча шел северным склоном хребта, поросшим коряжистым черным кедрачом. Беличьих следов не встречалось. Дамка обнюхивала крестики — отпечатки куропачьих лап — ив недоумении останавливалась, когда они. взъерошив взлетом пушистый снег, обрывались прямо посреди поляны. От быстрой ходьбы Ильча вспотел, его донимала одышка. Он присел на камень, стал оглядывать взгромоздившиеся впереди него горы.

«Хороша таежка чернеет на том вон хребтике, — подумал он, тиская ребра рукой, — непременно должна белка стоять. Пройти, что ль?»

Встать было труднее. Кольнуло в спину, и так и осталась ноющая боль. Ильча пробовал сгибаться в разные стороны — не помогло, поясница ныла, как сбитая в позвонках.

Спустившись с хребта в распадок, он наткнулся на первый след. Подозвал Дамку и ткнул ее носом в звездочку беличьего следа. Она отфыркнула снег, отскочила в сторону и стрелой метнулась в густую чащу. Через минуту она звонко затявкала. Ильча, захлебываясь воздухом, бросился на голос.

— Дамочка, милая, — шептал он, — не уходи! Дождись меня.

Дамка ему попалась навстречу. У Ильчи брызнули слезы. В сердцах он сдернул винтовку с плеча.

— Пятнай тебя, падла проклятая! Извела меня…

Тукнул выстрел. Дамка мордой сунулась в снег. Ильча не оглядываясь зашагал прочь. Горло сжимали судороги.

Следы стали встречаться чаще. Словно ничего и не случилось, Ильча прилежно кружился между деревьями, следуя прихотливой побежке зверька. Там, где след сплетался, теряя направление, Ильча делал круг — обрезал и, если след из круга не вырывался, искал белку в середине. За опояской у него болтались уже четыре желтобрюхие тушки.

— Эх, Собольку бы! — вздохнул он. И сразу жалость к убитой Дамке и стыд за свою горячность заскребли его сердце. — Зря я ее… Молодая, не бывалая…

И как-то сразу рассудок подсказал:

«Вот и Лиза… молодая, что она знала?.. А ты ее тоже так…»

До вечера ходил он как в тумане, не глядя даже, в какую сторону идет, не сознавая, бежит ли по следу, гонится за зверем или кто-то другой бежит за ним, а сам он, как зверь, старается спрятаться, притаиться в чаще. Порфирий мутным видением стоял у него перед глазами. Пришел он в себя, когда на разгоряченную шею упал комок рыхлого снега. Деревья отряхивались.

— К морозу, — сказал Ильча, сбрасывая снег.

Нет, не к морозу. Над лесом широкой полосой двигалась низкая серая туча. В вершинах шебаршил ветер. Солнце упало за тучу, в распадок. Вечерело. Тайга темнела вокруг, чужая, незнакомая.

«Куда ж я забрел?» — удивился Ильча.

Сзади него цепочкой тянулись глубокие следы. Впереди раскинулась снежная осыпь.

«К ночи не выйти на табор, — решил Ильча, — заночую здесь».