Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

В костре пощелкивали дрова, под горой в чернильной тьме шебаршила шуга. В эти шумы вплеталось приглушенное клокотанье шиверы. Она была недалеко, за поворотом берега. Там кончались ледяные поля заберегов, и шуга перемалывалась среди камней в мелкую кашицу.

«Надо будет зайти, однако, снизу, от шиверы, — подумал Порфирий, — раньше всего жмется к берегу рыба, где шуму больше».

Мысли его теперь сосредоточились на рыбалке. Он взял топор, смолевое полено и стал откалывать от чего крупные лучины, чтобы потом расщепать потоньше ножом.

Со стороны дороги, пролегавшей довольно далеко от реки, возник тонкий, чеканный цокот подков. Звуки с каждой секундой становились слышнее, отчетливее. Порфирий поднял голову.

«Кому бы это скакать и зачем?»

Он выпустил топор из рук, отступил в тень, чтобы разглядеть в намет летящего всадника. И злобно стиснул кулаки: Петруха!

Тот ворвался в желтый круг света на вспененном жеребце, задрал его на дыбы, крутнулся на месте. Заметил Порфирия.

— Вон кто! — свистнул он, коротко подбирая поводья и стряхивая витую плеть на кисть руки.

— Думал, зимовье твое зажгли? — насмешливо спросил Порфирий.

— Чего я думал, отчет перед тобой держать не стану, — свысока сказал Петруха. — Тебе какого черта здесь, возле моего зимовья, нужно?

— А думаешь, я перед тобой отчет держать стану?

Петруха пригнулся к луке седла — слепящее пламя мешало видеть, — он не мог понять, есть ли какое-нибудь оружие у Порфирия. Ему показалось, что блеснул револьвер. Он слегка попятил коня, готовясь ожечь его плеткой, чтобы, чуть что, в один прыжок смять, затоптать Порфирия. И холодком внутри ворохнулось сожаление: зачем он, увидя зарево, свернул с дороги и поскакал сюда? Черт с ним, если бы даже горело и зимовье! Цена ему — пятак…

Опав на миг, с новой силой взлетело вверх багровое пламя, и Петруха увидел, что в руках у Порфирия нет ничего. Он увидел еще и пустые ножны на поясе, сухой подбородок, железные скулы, давний шрам на виске и дикую ненависть, засветившуюся в глубоко посаженных глазах Порфирия. Но теперь Петрухе не было страшно. Он чувствовал, как под ним играет жеребец литыми мускулами и рвет поводья.

— Делать тебе возле моего зимовья нечего, — с нарочитой медлительностью проговорил Петруха. Ему хотелось разгадать, какая причина привела сюда Порфирия. К ночи, одного…

— Это верно, — в тон Петрухе медленно ответил Порфирий. — Не висят в этом твоем зимовье соболя, которые ты украл из моего зимовья на Джуглыме. И золота нету.

Петруха засмеялся. Сверкнул своими чистыми зубами.

— Еще чего не сбрешешь ли? — Он немного свесился набок с седла. — Только я ведь сюда не побаски твои слушать заехал.

— Знаю. Жадность тебя пригнала: добро, побоялся, твое горит, хотя и копеечное. Да не рассчитывал ты, что меня повстречаешь.

— Здесь я хозяин и езжу куда хочу и зачем хочу!

— А вот повернуться и поехать обратно — страх тебя держит. Думаешь, пулю в спину тебе не влепил бы я, — Все жестче и злее становились черты лица у Порфирия. — Потому что знает кошка, чье мясо съела.

— Не пугай. — Ноздри у Петрухи раздулись, а цепкие пальцы нащупали и вложили в ладонь рукоять плети. — Пугу твоего я не боюсь. Сам бы ты сейчас побежал от меня, да пуще моего спиной повернуться страх тебя вяжет.

— А ведь мог бы я сейчас с седла тебя срезать, Петруха, — и щека у Порфирия задергалась, — столько зла сделал ты… всякого. Да вот и не знаю: отпустить ли, как прошлый раз я тебя отпустил, в амбаре? А теперь за тобой больше вины накопилось. Кровь Еремея у тебя на руках, расправа казачья в селе — тоже, Захарку, парня молодого, калекой сделал…

— Судья мне нашелся! — закричал Петруха.

Порфирий сделал два шага к костру. Жеребец загораживал ему дорогу. Мотал головой, гремя удилами, и брызгал пеной в лицо. Петруха левым плечом вперед все ниже клонился с седла, а правую руку с плетью незаметно заносил вверх.

— Не судья, говоришь? Ладно. Однако отпущу я тебя еще раз, чтобы не одному, а всем народом и при народе тебя засудить. Так наша партия нам делать велит, — не спуская сверлящего взгляда с лица Петрухи, проговорил Порфирий. — А тяжело мне… против воли своей это делаю. — И прикрикнул, углом сдвинув брови: — Ну! Скачи прочь отсюда… гадина!

— Варначина! — бешено дернулся в седле Петруха. — Ты мне…

Красный блик света упал на него, выделив что-то ненавистно-знакомое Порфирию. И в следующий миг жгучая боль перечертила щеку Порфирия, ослепила его. Он подпрыгнул и повис на плечах у Петрухи. Звякнуло стремя, Петруха свалился на землю. Жеребец бросился вскачь по елани.

Слизывая кровь с рассеченной губы, Порфирий силился согнуть, подломить Петруху. Тот сведенными пальцами уперся Порфирию в кадык и тянул вторую руку, чтобы ухватить за горло.

— Нет… нет, — хрипел Порфирий. — Все равно… не уйдешь.

Они оба приподнялись и, взворошив ногами горящие поленья, упали опять на землю, за костер, в гущу мелкого прутняка. Петруха напрягся, вытянулся и укусил Порфирию ухо. Порфирий дернулся, снял руки со спины Петрухи и в тот же миг отлетел в сторону, переброшенный через голову.