Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Благодаря стараниям Корнея Морозова главари, зачинщики забастовки были теперь у Киреева на заметке. Но прок ли в этом, когда рабочие бастуют повсюду и стачечных главарей становится так много, что даже и в тюрьмы их сажать сейчас начальством пока не велено? Надо охотиться на более крупную дичь: на подпольные комитеты и особенно на сеятелей листовок и прокламаций. Без них теперь ни одна забастовка не вспыхнет. Кто же, наконец, черт возьми, привозит сюда прокламации и кто здесь их сеет? И хотя день для Киреева начался весело, но эта мысль все же несколько портила ему настроение. Гуманность, гуманность… Князь Святополк-Мирский! Зачем вы, так сказать, играете в гуманность? Министру внутренних дел гуманным быть неуместно. Фон-Плеве давил врагов государственной власти без всякой пощады и без гуманности. Его взорвали бомбой. Око за око, зуб за зуб. Вы думаете, вас не взорвут? Дошли с этой гуманностью до того, что на все теперь подай обязательно прямые улики да добровольные признания подозреваемых. А вот вздернуть бы, по старинке, того же Петра Терешина на дыбу — и сразу стало бы известно, откуда в Шиверске берутся листовки… Филеры и провокаторы ни черта не стоят. У рабочих они тоже все на заметке. Надо их всех поменять!

С этой мыслью он вышел из отделения. На дороге ему попался Лакричник. В коротком, когда-то плюшевом пальтишке с когда-то меховым воротником, он шел, осторожно ставя ноги. Из валенок, как шпоры, торчали пробившиеся сквозь задники соломенные стельки, и Лакричник боялся, что если он пойдет быстрее, стельки могут выскочить вовсе.

— Честь имею, — сказал Лакричник, боком становясь на тротуаре, чтобы пропустить Киреева, и поднял руку к козырьку.

Киреев остановился. А почему бы не попробовать этого? Кажется, раньше он сам набивался.

— Вам надлежит зайти сегодня ко мне, попозже, вечером, — тоном безоговорочного приказа сказал Киреев и пошел своей дорогой.

Лакричник весь день изнемогал от страха ожидания. Он помнил свой первый разговор с Киреевым. Хорошего от него не жди. Зачем он опять вызывает?

На этот раз Лакричник явился без опоздания. Не задержал его и ротмистр. Он сухо, строго, по-деловому, без всяких обиняков предложил Лакричнику выследить, откуда, как и через кого попадают в Шиверск прокламации. Подумал и добавил, что в случае удачи он склонен будет взять его вообще к себе на постоянную службу. А пока вручил серебряный рубль.

— Так сказать, чтобы, глядя на изображение, выбитое на этой монете, вы помнили всегда, кому служите.

Лакричник держал монетку решкой вверх, смотрел на слова «один рубль» и понимающе кивал головой.

Он вовсе забыл, что на другой стороне выбито изображение государя-императора.

15

Алексей Антонович осмотрел Клавдею и нашел, что у нее воспаление легких. Болезнь эта очень коварна и может дать серьезные осложнения. Он предложил положить Клавдею к нему в больницу. Порфирий и Лиза переглянулись: где же взять деньги на лечение? Но Алексей Антонович уловил их беспокойные взгляды и быстро прибавил:

— Платить не надо. В больнице есть такие возможности.

Под вечер, соорудив на двух салазках удобный настил и закутав Клавдею как можно теплее, Порфирий и Лиза свезли ее в больницу.

Иван Герасимович, устраивая Клавдею в самой лучшей палате, ласково ворчал:

— Вот, голубушка, к чему приводит пренебрежение своим здоровьем. — Старик еще не знал, где и как простудилась она. Не глядя на часы, проверял пульс у больной и рокотал своим мягким, задушевным баском: — А нам работать надо, работать. Наши руки без работы никак не могут.

Алексей Антонович пообещал Лизе:

— Недельки через три будет совершенно здорова. Вы не тревожьтесь. Болезнь захвачена вовремя.

Пустой казалась изба без Клавдеи. Словно холоднее и темнее сразу стало в ней. Порфирий уходил на работу. Лиза вместо матери теперь хлопотала по дому: Игнатий Павлович больше не брал ее на расчистку путей, даже на неполные дни. Так приказал Киреев. И Лиза ничего не смогла возразить Игнатию Павловичу: заслужила. Хорошо еще, что Порфирия не уволили.

Каждый день, как только она заканчивала свои самые необходимые домашние дела. Лиза бежала, в больницу и подолгу просиживала гам возле постели Клавдеи, заменяя сиделку Лизе казалось, что без ее дочернего ухода мать ни за что не поправится, чужие руки с такой заботой даже мокрое полотенце на лбу у больной не сумеют сменить, не сумеют подать брусничную воду.

Теперь Лиза все больше тосковала о сыне. Ей удалось не только повидаться, но и поговорить с ним. Борис выздоровел, пошел в школу, и Лиза однажды подстерегла его на дороге, когда тот возвращался домой.

Еще издали она заметила мальчика в шубке, крытой тонким сукном. Подошла торопливо.

— Ты… Зовут тебя… зовут Борей?

Голос у Лизы обрывался, дрожали губы. Она вглядывалась в толстощекое, разрумянившееся на морозе лицо мальчика с властно очерченным разрезом рта и темными упрямыми глазами. Мальчуган сразу нахмурился, и густые широкие брови сошлись в одну линию, заложив над переносьем глубокую морщину. «Это дедово, Ильчино. А глаза и рот чьи-то вовсе чужие. Выходит, в отца своего».