Хрен с Горы

Что до трофеев, то металлического оружия в руки моих бойцов попало больше трёх десятков топоров и немногим меньше мечей и кинжалов. Причём на этот раз я наплевал на прежние договорённости и всё это богатство объявил только нашими трофеями. В итоге дополнительными боевыми топориками и тесаками вооружились даже некоторые из копейщиков, да и троим сунийцам из восьми оставшихся после сегодняшнего дела в строю досталось современное, по местным меркам, оружие, правда, не заморское, а продукция моей собственной мастерской, попавшая на запад. Ну и, разумеется, шестнадцать единиц стрелкового холодного оружия, именовавшихся в моём старом мире луками.

В целом по нашей армии, как я уже упомянул, погибших и раненых было по несколько сотен. О вражеских сказать затруднительно. Единственные, кто подсчитаны, – это попавшие в плен: три сотни, поголовно с ранениями, зачастую тяжёлыми. А поскольку о них особо никто не заботился, то пленники постепенно присоединялись к своим убитым товарищам: буквально у меня на глазах умер почти десяток бедолаг. Повезло только тем, у кого среди воинов Рамикуитаки нашлись родственники или знакомые, – такие счастливчики автоматически превращались из немалоценных, но обременяющих победителей военнопленных в гостей на поруках, которыми шаманы-лекари занимались наравне со своими воинами.

Ну и тем четырём лучникам, попавшим в цепкие руки Гоку, тоже, можно сказать, повезло. Мои орлы, когда тех вязали, разумеется, хорошенько их отделали, да так, что один из стрелков-туземцев теперь лежал, не приходя в сознание. Остальные тоже выглядели как отбивные на средней стадии обработки молотком, но отвечать на вопросы были способны.

Ещё один лучник, из местных, в общем-то не представлял особого интереса – он был младшим братом одного из текокских регоев; месяц назад, когда только закончили собирать урожай коя, типулу-таки велел собрать молодых воинов из числа родственников своих дружинников и отдал их под начало чужака Тагора, который был постарше, для обучения стрельбе из луков; всего в отряде было двадцать человек (ага, значит, четверо лучников ухитрились убежать с оружием), из них пятеро вохейцев; почему чужаки согласились помогать Кивамую, он не знает.

Вот двое светлокожих – другое дело. Особенно главный инструктор по стрелковой подготовке и командир лучников. Тонкими чертами лица и орлиным носом он походил на Баклана и Сектанта, но волосы у него были не курчавыми, как у вохейцев, а лишь слегка волнистыми, причём не такого жгуче-чёрного оттенка, а чуточку посветлей, как и кожа. А глаза вообще серо-голубые. Но этот пленный заинтересовал меня, конечно, не антропологическими характеристиками.

Манеры выдавали в нём человека бывалого и много повидавшего. Сперва, разумеется, Тагор, немного отойдя после побоев, нервничал и напрягался, когда кто-нибудь из «макак» подходил проверить крепость пут или просто направлялся в его сторону: было это не очень заметно, но внимательному наблюдателю вполне понятно. Однако, поняв, что пленников никто не собирается немедленно резать на куски, расслабился, с подчёркнутым равнодушием хлебал воду из обрубка бамбукового ствола, подносимого к лицу, а в остальное время то пробовал дремать с закрытыми глазами, то с видимым интересом наблюдал за повседневной жизнью нашего отряда, делая это, впрочем, крайне осторожно.

Я немного поизучал его со стороны. Вроде довольно спокоен, насколько это вообще возможно со связанными за спиной руками и то и дело возникающими в поле зрения свирепого вида дикарями, сидит тихо, изображает полную покорность судьбе, старательно отводит глаза, когда кто-нибудь на него смотрит. Но когда я встретился с ним взглядом, у меня сердце едва в пятки не ушло: это же глаза матёрого убийцы! Среди местных папуасов даже деду Теманую с покойниками Ратикуитаки и Огорегуем до него далеко.

Ну ладно, каким бы ты ни был волчарой, сейчас ты моя добыча, а не наоборот. Так что хочешь не хочешь, а будем тебя, гусь залётный, укрощать. Причём как можно быстрее и жёстче, чтобы не потерять лицо в глазах подчинённых.

И я приказываю Гоку отделить Тагора от остальных пленников и посадить его на солнцепёк, не давая воды. И почти до самых сумерек я занимался обработкой мелких ран «макак» самогоном, потом – обсуждением с командирами сегодняшней битвы и огромных наших потерь в ней. А уж напоследок, позвав с собой Баклана в качестве переводчика и Гоку, призванного изображать «злого следователя», отправился допрашивать заинтриговавшего меня воина. Итуру, словивший стрелу в плечо, выглядел неважно, и я подозревал, что разговор получится не очень длинный и информативный, но всё равно подготовку к нему следовало провести основательную: сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя. Среди папуасов обо мне уже ходила слава ужасного колдуна и великого воителя, и особых усилий для сохранения подобного представления у окружающих прилагать не приходилось, но человеку новому требовалось сразу продемонстрировать, что перед ним не хрен собачий.