Христа распинают вновь

— Ты — представитель бога, батюшка, о чем мне думать? Поступай так, как бог подскажет.

— Я борюсь за благо христиан, Марфа, — бог это знает! Он благословит, и все будет в порядке… Будь уверена, дочь моя, и твой труд будет вознагражден…

Глаза старухи заблестели. «Эх, козлобородый, — подумала она, — вот с этого и нужно было начинать…»

— Хорошо, — сказала она, — я рискую головой, но сделаю все, что в моих силах. Пусть и твоя святость сделает все. Бедная я женщина!

— Не беспокойся, Марфа, ты не останешься в обиде… Теперь ступай с богом, позже опять поговорим. Я всегда дома!

Старуха наклонилась и поцеловала попу руку.

— С твоего благословения, отче, — сказала она, — я поняла, что тебе нужно, а твоя милость поняла, что нужно мне. Я сегодня же встречусь с Пелагеей. Подлая самка запрыгает от радости!

— Да поможет тебе бог! Иди! И поскорее приноси мне хорошие новости.

Он покровительственно похлопал ее по плечам и горбу.

— Будет и твоя свадьба, тетушка Марфа, — сказал поп, — подыщу я и тебе хорошего парня, но по-честному, чтобы повенчалась! Чтобы ты избавилась от этих турок.

— Сделай, что можешь, отче, — сказала взволнованно старуха и даже остановилась, — сделай, что можешь, и бог тебе заплатит за это!

И старуха пошла к дому аги, вытирая нос, из которого опять потекло.

— Вот проклятая, — пробормотал поп, едва закрылась дверь, — поверила! Женщины — странные создания, помилуй меня, господи!

Священник с беспокойством ждал день, два, а на третий вдруг открылась дверь и вошел Панайотарос в новой красной феске. Увидев его, поп испугался.

— Что случилось, Панайотарос? — сказал он, поднимаясь со стула.

— Ага прислал меня к тебе, отче.

— И что же он просил передать мне?

— Разве я понимаю? Что-то странное. Передай привет, сказал, Ибрагимчик стал ягненком!

ГЛАВА XVIII

Зима нагрянула внезапно. Грозно нахмурился божий лик. Пошли беспрерывные дожди, подул ледяной ветер с гор, пожелтевшие листья слетели с деревьев, земля превратила их в прах и приняла обратно в свои недра. Глубоко в земле семена набухали, наливались соками, готовились пустить ростки, чтобы уцепиться ими за кочки, за камни и пробить весною корку земли. Ящерицы скрылись в своих норах, пчелы спрятались в ульях, летучие мыши повисли в пещерах виноградными гроздьями. Вся природа замерла в ожидании.

Крестьяне с утра топили печки в домах, доставали из амбаров зерно, масло, вино — все, что собрали за лето. Ели и пили. Женщины, при свете ламп, вязали, пряли, лущили пшеницу и рассказывали старинные сказки и непристойные анекдоты, чтобы скоротать время.

Никольос загнал своих овец в кошару и сидел перед ярко горящей печкой, касаясь коленями Леньо, которая напряла много шерсти и теперь вязала чепчик и кофточку для будущего ребенка. Ее живот уже округлился, и Никольос смотрел на него, как смотрят крестьяне во время дождя на хорошо вспаханную, хорошо засеянную землю.

— Назовем его Георгиосом, — говорила Леньо, — Георгиосом, в честь деда, старика Патриархеаса…

— Нет, назовем лучше Харидимосом в честь моего отца, — настаивал Никольос.

— Нет, говорю тебе, назовем его Георгиосом!

— Мужчина должен командовать — назовем его Харидимосом!

Из-за этого они часто ссорились, но потом валились на постель, рядом с печкой, и мирились.

Когда погода прояснялась, поп Григорис садился на своего мула, отправлялся в Большое Село повидаться с Марьори и все чаще возвращался хмурый, потеряв всякую надежду на ее выздоровление. Лицо его стало страшным, сердце окаменело. Однажды, возвращаясь из Большого Села, он встретил Пелагею, которая босиком шлепала по грязи. Ее щеки пылали, словно апрельские розы. Поп Григорис рассердился на бога.

«Почему ты так несправедливо поступил со мной?.. — мысленно воскликнул он. — Где же твоя справедливость? Почему тает как свечка моя Марьори, а у этой потаскухи розовые щеки?»

…Ибрагимчик грелся у печи. Похудевший и успокоенный, покорно зажигал он трубку аги, наполнял все время его чашку раки и молчал… Ага искоса посматривал на него и хитро улыбался.

— Ну, как тебе нравится жизнь здесь, Ибрагимчик? Хочешь снова вернуться в Измир?

— Мне хорошо и в Ликовриси, никуда я не поеду!

— Одолела тебя женщина, бедняга! Разве я не говорил тебе — подальше от женщин? А ты заупрямился: «Хочу женщину! Женщина мне нужна!» Так тебе теперь и надо!

А старик Ладас, которого закалила скупость, с восходом солнца расхаживал босой по своим полям и виноградникам, а впереди него, безразличная ко всему, словно мертвая, ехала его жена на ослике Яннакоса.

— Видишь, Пенелопа, — говорил он ей, — бог справедлив, он хороший хозяин. Как и я, он разбирается в торговле. У нас не пропали те три золотые лиры, потерять которые ты так боялась. Теперь у нас свой ослик, и ты любуешься миром свысока… Да, повторяю, женушка, проживи я еще лет двести, я сделал бы тебя королевой!