Христа распинают вновь

— Юсуфчик ты мой (так он его ласково называл, когда они были наедине, — тайком, чтобы не узнал ага), Юсуфчик мой, праздники кончились, Христос воскрес, нам было хорошо, обижаться на меня ты не можешь. Я тебе давал двойную порцию овса, собирал тебе свежую траву, чтоб у тебя разыгрался аппетит, я тебе сделал и пасхальный подарок, ошейник из голубых камней, и повесил его тебе на шею от дурного глаза. Повесил я тебе еще головку чеснока вместо талисмана, чтобы быть за тебя спокойнее. Ведь ты очень красивый, Юсуфчик, а у людей злые глаза, позавидуют и сглазят тебя. Как бы я жил без тебя? Ты не должен забывать, что мы остались вдвоем, что в мире у меня больше никого нет, кроме тебя; детей мне наплодить не удалось, жена моя померла, объевшись гороха; только ты у меня и остался, Юсуфчик мой!

Принес я тебе сегодня радостную весть, ты ей порадуешься. На следующую пасху мы будем изображать в селе Христовы страсти, — ты, наверно, слыхал о них? Нам нужен будет и один ослик. И вот я попросил старост сделать мне одолжение — чтобы им был ты, мой Юсуфчик! На тебя сядет Христос, чтобы въехать в Иерусалим. Ты понял, какая это честь? Вместе с апостолами и ты, мой сынок! Ты будешь идти впереди, будешь нести бога, и путь твой будет устлан миртами и лаврами, по ним ты будешь ступать, и божья благодать снизойдет на твою спину, на твой зад, на брюхо, и твоя шерсть будет блестеть, как шелк.

А когда я умру и бог захочет поместить и меня, беднягу, в раю, остановлюсь я у двери, поцелую руку привратнику и скажу ему: «Одна просьба у меня к тебе, Петр, разреши и моему ослику войти в рай; хочу вместе с ним войти, иначе и сам я не войду». И апостол засмеется, погладит твой зад и скажет: «Пусть исполнится твое желание, Яннакос, въезжай на своем Юсуфчике, осликов бог любит». И тогда какая будет у нас радость, Юсуфчик мой! Вечная радость! И будешь ты бродить уже без тяжелых корзин, без поклажи, без седла по зеленым лугам, где будет цвести такой высокий клевер, что моему Юсуфчику не придется нагибаться, чтобы достать его. И станешь ты своим ревом каждое утро будить ангелов на небесах, а они в ответ будут смеяться, станут на тебе кататься, легкие как пух, а ты будешь бегать по лугам — с голубыми, красными, фиолетовыми ангелами на своей спине. Ты будешь похож на того осла, которого я однажды видел в Измире на базаре, — он был нагружен розами, лилиями, сиренью и весь благоухал!

Настанет, настанет такой день, Юсуфчик мой, не бойся! Однако нужно, мальчик мой, работать, чтобы быть сытыми! Ну, иди теперь, я оседлаю тебя, иди, я нагружу тебя двумя корзинами с товаром. Обойдем снова все деревни, будем продавать нитки, иголки, шпильки, расчески, ароматный ладан, ситец и жития святых. Помоги мне, Юсуфчик, чтобы успешно шли наши дела! Мы же с тобой товарищи, компаньоны, и, что бы ни заработали, — ты хорошо это знаешь, — мы делим пополам честно: мне пшеницу, а тебе солому. И если, как говорится, наши дела пойдут хорошо, я тебе закажу седло у Панайотароса, чтобы оно не давило тебя, и новую сбрую с красными кистями.

Ну, будь здоров, я сказал бы тебе: перекрестись, но ты не христианин, ты осел; ну, тогда расставь свои ноги, облегчись, выпустив жидкость, которая тебе мешает, и давай нагружаться. Уже утро наступило. Пойдем, Юсуфчик!

Яннакос быстро нагрузил ослика, взял палку и маленькую дудку, которой оповещал о своем приходе, открыл дверь, перекрестился, и двинулись они в путь в этот первый послепасхальный день, веселые и отдохнувшие.

День сверкал, играл, спускался с неба, потом хлынул на землю и на село, и все заулыбалось: двери, окна, мостовые. Яннакосу захотелось поесть. Вынул он из котомки большой кусок хлеба, горсть маслин, головку лука и, счастливый, начал есть.

«Какой чудесный мир, — думал он, — какой он вкусный, будто пшеничный хлеб!»

Дверь соседки-вдовы была раскрыта; Катерина, подобрав платье, в расстегнутой кофточке, из ведра лила воду и мыла порог. Ее голые до колен ноги, гладкие и крепкие, блестели, словно литые; ее груди прыгали под кофточкой, как живые звереныши, вот-вот готовые выскочить наружу.

«Плохая это примета с раннего утра», — подумал Яннакос и ударил ослика по крупу, чтоб побыстрее пройти.

Но раскрасневшаяся вдова заметила его, поднялась и оперлась о косяк двери.

— Желаю тебе успеха, Яннакос! — крикнула она, улыбаясь. — Смотрю на тебя и удивляюсь, сосед, как это ты можешь так жить — одинокий, как кукушка, и все улыбаешься и жуешь… Я не могу! Не могу, бедный сосед, и такие плохие сны мне снятся…

— Какое поручение ты мне дашь, Катерина? — спросил Яннакос, чтоб изменить беседу. — Не хочешь ли зеркальце, флакончик духов? Что тебе нужно?

На пороге, беспокойно блея, показалась овца вдовы; на шее у нее была повязана красная ленточка, вымя, полное молока, отвисло.

— Хочет, чтобы я ее подоила, — сказала вдова, вздыхая, — переполнилось вымя и мешает ей; что и говорить, она, бедная, тоже женщина…

Вдова нагнулась и нежно погладила овцу.

— Сейчас, сейчас, — сказала она, — не торопись, вымою сперва порог, чтоб стал чистым, ведь столько грязных ног через него прошло.