Христианский Восток и Россия. Политическое и культурное взаимодействие в середине XVII века

Здесь следует вспомнить, что в январе 1660 г. Алексей Михайлович обращается к высшим иерархам с предложением созвать церковный собор. Причинами созыва собора стали появление раскольников и оставление патриархом Никоном своей кафедры. Заседания начались 16 февраля, а уже 17 февраля собор постановил лишить Никона архиерейства, чести, священства и избрать нового патриарха. Как ни желательно было это решение для царя, ведь оно положило бы конец затянувшемуся церковно-политическому кризису, Алексей Михайлович не рискнул утвердить соборное постановление, а приказал привлечь к решению проблемы представителей греческого духовенства. «Дело» патриарха Никона было решено позже. И все-таки уже в начале 1660 г. Алексей Михайлович прекрасно понимал: вся тяжесть ответственности за извержение патриарха из сана ляжет на его плечи. По-видимому, в опыте Константина Великого Алексей Михайлович искал моральную и идейную опору. Именно тогда, 8 марта 1660 г., Иван Юрьев, уже имея на руках заказ царя на диадиму, отправился в Константинополь.

Учитывая политическую ситуацию во время создания диадимы, следует заключить, что иконографическая программа эмалей не могла быть составлена патриархом Никоном. Напротив, образы диадимы подчеркивали царское достоинство Алексея Михайловича, его право созывать собор и решать судьбу первоиерарха, подобно тому, как это делали византийские императоры. Во время подготовки собора и в ожидании приезда восточных патриархов Алексей Михайлович активно интересовался, в частности, у прибывшего в Москву в 1662 г. газского митрополита Паисия Лигарида, церковно-каноническим статусом византийских автократоров.

И еще одна загадка диадимы, отмеченная М. В. Мартыновой, это ее абсолютное отличие от подобных памятников[740]. Прежде бармы освящались отдельными сакральными образами, но, добавим от себя, никогда не были наполнены тем символическим и идейным смыслом, каким отмечена константинопольская диадима. Почему именно бармы, а не венец должны были воплотить идею царской власти? Существует мнение, что диадима дополняла венец, привезенный из Константинополя царю Михаилу Федоровичу в 1630 г., но о его бытовании в России нам ничего неизвестно. Почему Алексей Михайлович в 1672 г. снова заказывает царский венец константинопольским мастерам?

Видоизменение диадимы, зафиксированное в описи царской казны 1682 г.,[741] скорее всего, произошло при Федоре Алексеевиче. В годы его правления убрали изображение Алексея Человека Божия и перенесли оставшиеся семь дробниц с серебряной парчи на белый атлас. Более завершенный вид оплечью придал присоединенный к нему алмазный крест.

Вполне очевидно, что изучение символов царской власти, выполненных «по византийским образцам», возможно только на основе всего корпуса источников и в контексте связей России и Христианского Востока в XVII в. Кроме того, важно исследовать восприятие Византии в Московском царстве того времени на основе анализа идейных и художественных истоков византийских образов по литературным и иконографическим памятникам эпохи.

Кульминацией эволюции образа Константина Великого в России в XVII столетии стал церковный собор 1666/1667 гг. по «делу» патриарха Никона. В деяниях собора записано, что он созван повелением «благочестивейшаго тишайшаго великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержца, Новаго Константина (курсив наш. – Н. Ч.), веры православный христианския ревнителя, и поборника»[742]. По иронии судьбы идея «Русский царь – Новый Константин», в свое время активно поддержанная патриархом Никоном, запечатлелась в материалах собора, отрешившего московского предстоятеля от сана.

Сравнение Алексея Михайловича с императором Константином сохранялось в риторике московских предстоятелей и после Никона. Летом 1672 г. патриарх Питирим (1672–1673) произнес речь на освящении вновь отстроенного царского дворца, который современники называли «восьмым чудом света»[743], и церкви Казанской Божией Матери в с. Коломенском. Он сравнивал Алексея Михайловича с царем Соломоном, создавшим храм и дворец в Иерусалиме, и Константином Великим, постоянно украшавшим свою столицу. По словам оратора, государь праздновал «не по Соломону приношением кровавых жертв, но по равноапостолному во царех Великому Константину, егда обновляше Царьград обильными милостынями и щедротами безкровных жертвы и непорочнаго агнца Христа Бога нашего…»[744]. Патриарх Питирим уподоблял царя Алексея Михайловича не первому, а второму герою своего приветствия. Вся речь патриарха была пронизана идеями и образами, характерными для 50-х гг. XVII в. Совершенно в духе патриарха Никона святейший Питирим пожелал Алексею Михайловичу распространить его державу «от моря и до моря»[745].

* * *