Христианство и китайская культура

4. использование для передачи понятия «Святой Дух» сочетания лянфэн («холодный ветер»)[21] [Saeki 1937，с. 117–121].

Использование песторианами уже имевшейся в китайском языке буддистской терминологии оставило заметный отпечаток на облике текста. «Канон Иисуса Мессии» начинался с утверждений о величии и непознаваемости «подобного ветру» Бот (Тянъ г^зунь — букв. «Небесный Почнтаемый–уважаемый»), которого не видел никто из людей. Люди не видят Бога, как они не видят ветра, но несут чувство (i^u) почитания Бога. Однако Бога все же могут узреть ангелы (巧1 弗 чжуфо、букв, «все будды») н святые (архаты–адоханъ 阿羅漢)[22]. Отсюда можно сделать вывод, что знак фо должен указывать не только на Бога, но и на духовные сущности низшего ранга, выступая аналогом понятия лух–шэнъ. В этом случае можно предполагать терминологическую погрешность —иначе окажется, что несторнане проповедовали многобожие.

По мнению Гун Гяньминя, сочетание чжуфо относится не ко «всем богам–буддам», но к ветхозаветному понятию об ангелах (чжушэпь — букв, «многие духи» или тяньши — «служители Неба»). По его мнению, «составитель „Канона Иисуса Мессии'*, использовавший сочетание чжуфо, вовсе не был политеистом, он мог использовать чжуфо для указания на понятия о „многих духах–душах*' (чжулин) или «ангелах» (тяньши)» [Вэн Шаоцзюнь 1995, с. 83–84]. Однако эти весьма разумные толкования были недоступны сознанию образованного китайца времен династии Тан, хорошо знакомого с буддизмом, но не имевшего представления о хрнстнанских иерархиях ангельских чинов. Составители несторианского текста не хотели буквально сказать, что будды и арха–ты религии Шакьямуни могли лицезреть Бога христианской Троицы. Однако широкое использование ими буддистской терминологии не только способствовало культурной ассимиляции несторианства, но и невольно растворяло его в доминирующем буддистском религиозном окружении.

Исследователи полагают, что «китайский буддистский помощник Алобэня использовал свое собственное понимание н воображение для пересказа идей Алобэня в соответствии со своими собственными мыслительными формами. Буддистское влияние здесь очень заметно» [Lee Shiu Keung 1973, с. 123]. На 'то указывает, в частности, попавшее в текст «Канона» упоминание о том, что жизнь всех живых существ такая же, как и жизнь человека. Изложение в «Каноне Иисуса Мессии» основ библейского вероучения с опорой на буддистский лексикон привело к тому, что по–китайски первые заповеди декалога были сформ) — лированы в неузнаваемом виде: «[Люди], воспринявшие Небесного Почитаемого (Б о га–Тя пьцзунь), есть [люди], воспринявшие учение [Небесного] Почитаемого. Сперва было послано все живое для поклонения всем дэвам ί 諸天 чжутянь), а Будде (Фо) установлено быть Буддой для принятия страданий» [Вэн Шаоцзюнь 1995，с. 91][23]. Можно согласиться с А.Моулом, написавшим в комментарии к этому фрагменту: «Прежде чем резко осудить автора этой странной версии (если моя догадка верна) первой заповеди, мы должны предпринять некоторые усилия, чтобы представить сцену, как персидский миссионер с малым знанием китайского языка и образа мышления пытается объяснить китайскому другу с его скромным даром к схоластике „Поклоняйся Богу своему и только ему служи'*. Я думаю, что еще более странные результаты, чем „поклоняйся дэвам и буддам и Будде стра–дающему^», были порождены современными переводчиками, как миссионерами, так и мирянами, чья ортодоксия была выше подозрений»[Moule 1930，с. 60，примеч. 70]. Сходного мнения придерживается и современный исследователь Р.Ковелл, полагающий, что эта фраза из «Канона Иисуса Мессии» является скорее концептуальной ошибкой при переводе, чем сознательной попыткой политеистической адаптации христианства к буддистскому контексту. Эта ошибка сравнима с промахом иезуита Франсиско Ксавьера, использовавшего транскрипцию латинского Deus— Бог для христианской проповеди в Японии. Для японцев это звучало как daiso, т.е. «большая ложь» [Covell 1986, с· 31J.

В первоначальном периоде адаптации к китайскому цивилизационному контексту несториане опирались не только на буддистский лексикон, но и на конфуцианские социально–политические ценности. Первые итоги усвоения политических нравов Китая и дворцовой психологии обозначились в тексте «Канона Иисуса Мессии» в 中орме признания конфуцианского учения о почитании императора как высшего существа — Сына Неба. Неудивительно, что после указания о необходимости служения Богу — «Небесному Почитаемому» (Тяньцзуиъ) на втором месте оказалось служение земным властям — «мудрым верховным» (шэп шан)’ которые являются «божественными порождениями» (шэнь шэп) (см. [Вэн Шаоцзюнь, с. 91])[24]·