Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Норманнам, крестоносцам, венграм и полякам представлялось наилучшим, если бы вместе с экспансией на Восток они могли бы не только доставить туда своих иерархов, но ещё и принести формы своей церковной жизни. Братья униторы пошли навстречу подобным пожеланиям и добровольно перешли от армянского к латинскому наследию. IV Латеранский собор (1214 г.), напротив, решился, по крайней мере, проявлять терпимость к восточным обычаям, как это могло бы случиться «с согласия Всевышнего». Но такая терпимость с течением времени приобрела очень узкие границы, как показывает пример иезуитов, которые в соответствии с IV Латеранским собором поставлялись епископами у «христиан св. Фомы» и эфиопов. Ещё более узкие границы определил папа Бенедикт XIV (1740-1758), который, как большинство католических епископов и священников его времени, считал латинский обряд «лучшим и предпочтительным» по сравнению с восточными обрядами и склонен был рассматривать его вообще как единственный законный образец для литургической жизни всех христиан, так что ему представлялось легитимным лишь то, что соответствовало латинскому обряду; всё, что шло в разрез с латинским обрядом, должно было быть изменено. Но восточные обряды представляли нечто ценное для церкви, и потому и после Бенедикта XIV ещё оставалось разрешение восточным христианам, объединённым с Римом унией, сохранять собственные обряды, хотя в «улучшенной» по латинскому образцу форме. Правда, делали это больше из-за того, что надеялись склонить других восточных христиан для спасения их душ к их унии.

Римская церковь должна была пройти большой путь, чтобы вновь освободиться от самодовольной узости, с которой во II тысячелетии западноевропейско-римский образ бытия христианина характеризовался как образцовый и достойный подражания для всего мира. Очень важный шаг в этом направлении сделал папа Лев XIII (1878-1903) энцикликой «Orientalium dignitas» от 30 ноября 1894 г. Он признал, по крайней мере, в одном отношении право весьма уважаемого древними церквами разнообразия, говорил с большим почтением о литургических традициях христианского Востока и делал следующий вывод: «Сохранение восточных обрядов более важно, чем ныне думают. Именно почтенная древность, свойственная различным видам этого обряда, есть выдающееся украшение всей церкви и одновременно позволяет проявиться божественному единству католической веры. Именно поэтому более отчетливо, с одной стороны, проявляется апостольское происхождение важнейших церквей Востока, потом именно через это высвечивается их древняя глубочайшая связь с Римским престолом. Пожалуй, нет более глубокого проявления вселенскости Церкви Божией, чем эти своеобразные драгоценности, которыми она одарена в различных формах обрядов и языков, некоторые из которых тем более благородны, что на них говорили апостолы и святые отцы церкви. Так как будто повторяется единственное в своем роде поклонение, которое выпало на долю новорождённого Христа, когда пришли волхвы из разных стран Ближнего Востока, чтобы помолиться ему».

Наконец, II Ватиканский собор вновь воздал честь чистой традиции церкви. Он установил, что в церкви с самого начала существовало многообразие, и церковь только тогда может сохранять всю полноту своего наследия, когда существуют множество традиций в духовной и церковной жизни, различные церковно-правовые установки, разные способы выражать в проповеди и исповедании истины Откровения, потому что «всё духовное и литургическое, дисциплинарное и богословское наследие с его различными традициями принадлежит всей кафоличности и апостоличности церкви».