Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Теоретический фундамент под жёсткий контроль со стороны Рима подвёл папа Бенедикт XIV. Для него латинский обряд, по принципиальным соображениям, был выше любого восточного обряда. Де Вриз обобщает: «Главный документ, относящийся к этому, – конституция „Etsi pastoralis“ от 26 мая 1742 г. „Престанция“, или превосходство, латинского обряда над другими литургическими формами церкви для Бенедикта — аксиома, которая лежит в основе всех его действий в отношении Востока. Он обосновывает это преимущество указанием на то, что это обряд святой Римской церкви, матери и наставницы всех церквей... Так как греческие обряды существовали без постоянного контроля (со стороны Святого престола. — Авт.), а во время схизмы и вовсе вышли из-под контроля Рима, Бенедикт XIV, как и многие его предшественники, обнаруживает в отношении них определённое недоверие, склонность находить в них опасное и неуместное, пагубное и противное вере. Так говорит папа в конституции „Allatae sunt“: „Апостольский Престол всякий раз, когда он мог констатировать, что в восточную церковь проник опасный или неуместный обряд, последний был осужден, и его употребление было запрещено... Святой престол всегда запрещал грекам отдельные обряды, даже если они уже издавна употреблялись ими, когда он мог констатировать, что они губительны или плохи, или могут стать таковыми“. Преимущество латинского обряда, доказываемое Бенедиктом XIV, обозначает, таким образом, не просто почетное первенство, но его действительное превосходство».

Чтобы устранить печальные исторические последствия этой позиции, II Ватиканский собор постановил в Декрете о восточных католических церквах: «Все восточные христиане должны знать и быть уверены в том, что они могут и должны сохранять свои уставные богослужебные обычаи и свой собственный устав, внося изменения только из потребностей самостоятельного и органического развития... Если же они, из-за обстоятельства времени или личных отношений, неподобающим образом отступили от своих обычаев, то должны приложить все старания к тому, чтобы вернуться к отеческим традициям».

У греков в Константинополе и Афинах

Униатская церковь Греции ведёт своё происхождение не от унии. Она обязана своим существованием индивидуальным обращениям и тому факту, что, когда число обращённых возросло, папа назначил для них епископа.

Георгий Марангос, латинский священник-грек с острова Сирос, пламенным желанием которого было помочь как можно большему числу его соотечественников найти дорогу к единоспа-сающей Католической церкви, в 1856 г. дал импульс «делу обращения» среди православных греков. До 1885 г., когда он умер, результаты его усилий оставались скромными. Новый импульс был дан в 1895 г. инициативой Льва XIII, приведшей к основанию исследовательского центра ассумпционистов в Кадикои, прежнем Халкидоне.

В 1911 г. Пий X учредил в Константинополе для перешедших в католичество греков собственную кафедру и разрешил посвящение ординариуса в епископы. Таким образом, он создал из обратившихся в католичество православных руководимую епископом местную католическую церковь с греческим обрядом в городе, где епископом был Вселенский патриарх, но его духовные полномочия в Риме в ту пору подвергались сомнению.

Когда после греко-турецкой войны 1919-1922 гг. греки были изгнаны из Анатолии, Георгий (Калавасси), первый экзарх, старавшийся оказать помощь своим верующим при переселении в Грецию, и сам переехал в Афины. В 1923 г. папа подчинил его юрисдикции всю Грецию, с тех пор греческая униатская церковь имеет свою резиденцию в Афинах.

Для православной церкви в Афинах с самого начала униатская церковь была как бельмо в глазу. Когда экзарх Георгий послал приветственное письмо Хризостому (Пападопулосу), архиепископу Афин, тот, хотя и признал, что экзарх выражал «чувство христианской любви», но не был готов в трех ответных посланиях последующей переписки вникнуть в самопонимание униатов. Он считал, что греки-униаты — это именно то, что соответствует его понятию «унии». При этом он вкладывал в это определение тот смысл, который был весьма далёк от того, что излагал экзарх Георгий, и судил об униатской общине исключительно на основе собственной экклезиологической позиции по вопросу церковного единства. Из этой попытки униатского епископа вступить в диалог с православным архиепископом ничего и не могло получиться, потому что вновь аргументы одной стороны совершенно не воспринимались другой, и обе стороны, хотя использовали одно и то же слово «уния», придавали ему различное значение.