Христианум Империум, или Ариэля больше нет. Том III

– Но во многих странах внешнего мира есть и монарх, и парламент.

– Если они хотят заниматься самообманом, так ветер им в парус, а нам-то это зачем? Верховная власть принадлежит тому, чья воля не может быть ограничена. Если парламент может ограничить волю монарха, значит, верховная власть принадлежит парламенту, но тогда это республика. А зачем республике монарх?

– Эта фигура, символизирующая единство нации.

– Бессмысленные слова, ровным счётом ничего не значащие. Самая суть монарха в том, что он является проводником Божьей воли. Если парламент ограничивает волю монарха, значит он ограничивает Божью волю. А это уже не просто государственная измена, это дикое кощунство. Ты хоть понимаешь, до чего ты договорился, Перегрин?

Канцлер долго молчал, видимо, переваривая услышанное, потом начал с трудом говорить:

– Похоже, что вы правы, ваше величество. Видимо, я поддался очарованию демократической демагогии. Вы смотрите в глубь вещей, не сомневаюсь, что вам это дано от Бога. Вот так и становится понятной разница между императором и канцлером. Но мои, как вы изволили выразится, «предрассудки» имеют источником не только книги внешнего мира. Я вот всё не могу забыть, как огромные толпы народа кричали: «Да здравствует император!». Кричали единым сердцем и едиными устами. Тогда, похоже, народ обладал единой волей. И без этой воли народа вы никогда не смогли бы стать императором. Если бы народ тогда кричал: «Не нужен нам никакой император» или «Нам нужен другой император», кем бы вы стали, несмотря на принадлежность к древней династии? Даже тот факт, что вы из Меровингов, люди могли и не признать фактом, доказательства были, прямо скажем, зыбкими. Конечно, ни у кого из ваших приближённых подлинность дневника Эрлеберта не вызвала ни малейших сомнений, но что стоило мнение нескольких рыцарей перед мнением ревущей толпы? От этого рёва зависело тогда всё. И после этого вы считаете, что вовсе не народ вручил вам власть, и вы теперь не обязаны считаться с мнением народа?

– Да, именно так я и считаю. Власть дана мне Богом, и я обязан следовать исключительно Божьей воле. Если я перестану так считать, тут же отрекусь от престола. Но я никогда не забуду тех минут, когда огромные толпы народа единым сердцем и едиными устами кричали: «Да здравствует император!». Они тогда готовы были умереть за меня, а я готов был умереть за них. Это были воистину священные минуты единения монарха и народа. Ты абсолютно прав, тогда всё зависело от того, что именно кричит толпа. Но ты ошибаешься, если думаешь, что тогда народ избрал меня на царство, и я получил власть от народа. Сам народ так не считал. Народ увидел во мне избранника Божьего и прославлял тогда не императора, а Бога, который даровал им императора. Эти сотни тысяч людей никак не могли избрать меня на царство, потому что они ничего не знали про бедного рыцаря Ариэля, а большинство из них даже в глаза меня никогда не видели. Но глубокое религиозное чувство подсказало им, что этот рыцарь – дарованный им Богом император. Они не на меня тогда уповали, и я уповал не на них, но мы вместе уповали на Бога. Мы смотрели не друг на друга, а в одну сторону. Без такого единения монарха и народа подлинная монархия невозможна. Если император считает себя помазанником Божьим, а народ считает его узурпатором, значит монархии нет. Но речь идёт не о народном избрании, а о народном доверии. Не матросы избирают капитана, его назначает адмирал. Но если матросы не доверяют капитану, корабль никуда не доплывёт. Любая власть существует ровно постольку, поскольку её признают в качестве таковой. Отец имеет власть над детьми, но если дети не считают этого человека отцом, он не имеет над ними никакой власти. Если же дети видят в отце отца, он может поступать вопреки их желаниям, они поворчат, но примут его волю. Он может учитывать желания детей, а может и не учитывать, иногда он просто обязан поступать вопреки желаниям детей ради их же блага. Если отцом движет любовь к детям, все его действия оправданы. Это образ монархии. Я люблю своих подданных, я готов отдать за них жизнь, но я никогда не буду исполнителем любых народных прихотей.

– Я понял, государь, я понял, – Перегрин с искренним восхищением посмотрел на императора. – Но откуда у вас столь глубокое понимание природы монархии? Ведь всего несколько лет назад вы были простым рыцарем, не имевшим ни одной причины размышлять о сущности власти.

– С тех пор я много думал и много молился. Потом опять думал, потом опять молился. Но дело не в том, что моя молитва так сильна, а разум столь могуч. Есть благодать помазания на царство, это нечто отдельное от моей личности, но действующее в согласии с моей волей. Бог даёт своему помазаннику понимать то, что необходимо для управления. Впрочем, благодать помазания не действует автоматически. Я вполне могу стать плохим императором, то есть негодным инструментом в руках Божиих.

– Может быть, плохим императором надо считать того, кто каждое своё слово считает идущим непосредственного от Бога?

– Безусловно, – грустно улыбнулся Дагоберт.