Христос остановился в Эболи

Узнав, что я ищу помещение, достаточно большое и светлое, чтобы иметь возможность рисовать, он подумал немного с сосредоточенным видом и сказал мне, что имеется дворец его двоюродных братьев, которых я, возможно, знаю, потому что это знаменитые врачи в Неаполе. Может быть, я смогу получить часть его, две-три комнаты, он тотчас же напишет в город; вот была бы для меня удача — это единственный дом, который мог бы подойти мне. Дом пустой, но кровать и другую необходимую мебель он сможет дать мне на время. Если я хочу посмотреть дворец, то он тотчас же пошлет со мной племянника с ключами. Я пошел с мальчиком, одетым тоже во все черное, таким же печальным и сдержанным, как дядя. За площадью улица спускалась еще ниже, пока не доходила до того места, где две пропасти, справа и слева, уже не оставляли пространства для домов; здесь улица переходила в узкий хребет, зажатый с двух сторон низкими стенками, за которыми взор терялся в пустоте. Эта дорога расстоянием метров в сто соединяла Верхний и Нижний Гальяно; и здесь, между двумя пропастями, ветер дул постоянно и неистово. На середине дороги, в том месте, где хребет немного расширялся, бил родник (другой родник я видел наверху, около церкви). Вокруг родника, который давал воду всему Нижнему Гальяно и доброй половине Верхнего Гальяно, сейчас толпились женщины, как, впрочем, и в любое время дня, в чем мне пришлось убедиться впоследствии. Они собирались группами вокруг родника: кто стоял, кто сидел на земле, молодые и старые, все с маленькими деревянными бочонками на голове и с кувшинами из феррандинской глины. Одна за другой приближались они к роднику и терпеливо ждали, пока тонкая струйка воды, булькая, наполнит сосуд; ждать приходилось долго. Ветер развевал белые вуали на прямых, напряженных спинах людей, привыкших носить на голове большие тяжести. Они неподвижно стояли на солнце, как стадо скота на пастбище, и от них шел запах скота. До меня долетал смутный непрерывный гул голосов, не прекращающийся шёпот. Когда я проходил, ни одна женщина не шевельнулась, но я почувствовал, как десятки черных глаз впились мне в спину и неотступно и настойчиво следовали за мной до тех пор, пока я не прошел все это пространство и не начал подниматься по направлению к Нижнему Гальяно, который тянется до пропасти, куда рухнула церковь. Вскоре мы подошли к дворцу; действительно, это было единственное в поселке здание, которое заслуживало такого названия. Снаружи он имел мрачный вид — черноватые стены, маленькие окна с железными решетками, следы векового запустения. Это было старое жилище дворянской семьи, уехавшей отсюда много лет назад. Потом оно было приспособлено для казармы карабинеров, которые затем переехали в более удобное помещение. От пребывания здесь военных остались грязь и ободранные стены, сохранились карцеры, на которые был разделен один из залов, — темные, с волчьими пастями у окошек и большими цепями на дверях. Но двери, разбухшие от сырости и мороза, не закрывались; стекла в окнах были разбиты, и толстый слой пыли, принесенной ветром, покрывал все. С потолка, расписанного и вызолоченного, свисали обрывки картин и паутина; полы из белого и черного мрамора, выложенные рисунком, потрескались, и несколько серых травинок выросло из щелей. Когда мы входили в комнаты, нас встречал быстро затихающий шум, словно животные испуганно убегали в свои норы. Я открыл стеклянную дверь и вышел на балкон с железной решеткой восемнадцатого века; попав туда из мрачного помещения, я почувствовал, что у меня потемнело в глазах от неожиданной ослепляющей белизны. Подо мной была пропасть; передо мной, без единой помехи для глаза, без единого намека на живое человеческое существо бесконечно расстилалась глинистая пустыня, колеблющаяся на солнце; она тянулась далеко, насколько хватал глаз, до тех отдаленных границ, где она словно растворялась в белизне неба. Ни одна тень не пробегала по этому неподвижному морю земли, пожираемой отвесными лучами солнца. Был полдень, время, когда я должен был возвращаться.

Как я смогу жить в этой дворянской руине? И однако же было в этом уголке какое-то грустное очарование; я мог бы бродить по разбитому мрамору гостиных; да и вообще я предпочитал для ночного сожительства летучих мышей сборщикам налогов и клопам вдовы. Быть может, думал я, мне удастся вставить стекла, заказать в Турине комариную сетку, чтобы спастись от малярии, вернуть жизнь мрачным, разрушающимся стенам дворца. Я сказал хромому, который ждал меня на площади со своей разделанной козьей тушей, чтобы он написал в Неаполь, и стал подниматься к дому.

Подойдя к ограде Обрыва стрелка, я увидел на площади белокурого высокого крепкого юношу в городской рубашке с короткими рукавами, который вышел из хижины с тарелкой дымящихся макарон, перешел площадь, поставил тарелку на стену и, призывно свистнув, тотчас же вернулся туда, откуда пришел. Я остановился на расстоянии, с любопытством наблюдая, что будет с этой едой.