Христос остановился в Эболи

Меня все это не интересовало; я хотел воспользоваться оставшимся до конца дня временем, чтобы немного погулять и снова увидеть те места, которые я так любил. Я вышел в сопровождении группы молодых парней. Так как я приехал из Гальяно, то Грассано, в сущности такой же нищенский, показался мне чуть ли не краем изобилия, и большая живость грассанцев, их быстрый апулийский говор создавали впечатление, что я нахожусь почти что в городе, полном жизни. Наконец-то я снова увидел магазины, хотя это были всего навсего жалкие лавчонки, скудно снабженные товаром; были здесь на площади перед дворцом барона Коллефуско и лотки бродячих торговцев, где продавались материи, лезвия для бритв, амфоры из глины, кухонная утварь. Стояла даже тележка с книгами — теми же самыми книгами, какие я видел в руках у Капитана, у мальчиков, у здешних крестьян: «Королевская династия Франции», жития разбойников, история Коррадино, альманахи, календари. Было еще в Грассано кафе — настоящее кафе, с бильярдом, с поставленными в ряд на шкафу старыми бутылками различной формы из литого стекла, которые сейчас так разыскивают коллекционеры, с портретами короля Виктора-Эммануила II, Гарибальди, королевы Маргариты, с изображениями держащих шар нагих женщин или просто руки, поднимающей пистолет.

На площади длиной в двести шагов, между гостиницей Приско и кафе, протекает вся светская жизнь Грассано. Справа и слева, вверху и внизу ничего больше не увидишь, кроме переулочков, лесенок и тропинок, проходящих между рядами крестьянских хижин. Эти хижины еще более бедны и убоги, чем хижины Гальяно, комнаты еще меньше, не видно огородиков около домов, теснящихся друг к другу, как бы в испуге перед смертельной опасностью. И здесь овцы и козы, более многочисленные, чем в Гальяно, скачут по улицам, засоренным отбросами; и здесь полуголые, бледные, опухшие дети роются в объедках. Женщины здесь не носят ни вуали, ни местного костюма; но и у них лица землистые, замкнутые, дикие. И здесь то же терпение и покорность и в людях и в унылом пейзаже. Только здесь, в Грассано, больше соприкасающемся с внешним миром, еще сильнее ощущается желание убежать; но оно так и остается желанием, потому что осуществить его невозможно.

Я поднимался и спускался один по знакомым уличкам, пока не достиг церкви, и оттуда, с самого высокого места поселка, открытого ветру, я вновь окинул взглядом весь бесконечный горизонт, расстилающийся за пределы Аукании. Я увидел у моих ног хижины Грассано с желтоватыми крышами, дальше сероватый неровный склон горы, спускающийся к Базенто, и прямо перед собой горы Аччетуры, а еще дальше за ними долину, где прячется Феррандина, до самого Доломити ди Пьетра Пертоза, за которым теряется русло реки. Кругом огромное море бесформенной земли — за Бильозо, за пещерами разбойников и монакиккио, за Ирсиной, вздымающейся на щетинистом холме. Повсюду видны далекие деревушки, как паруса, затерявшиеся в море, и вдали можно разглядеть Саландру и Банци, где (это трудно представить себе в такой суши) действительно когда-то существовал прохладный источник, прозрачней стекла, достойный вина и козленка[49]; другие, более близкие, кажется, плывут по направлению к порту до Гроттоле, там, напротив, за часовней святого Антония, за двумя деревьями, затерявшимися в пустыне. На этой бесконечной, однообразной, волнистой равнине несколько лет назад начали выращивать пшеницу, жалкую пшеницу, которая не окупает ни семян, ни расходов, ни трудов. Когда я ее видел первый раз, было уже время жатвы. Вся земля вокруг была желтая от солнца; и только далекая песня молотилок нарушала тишину. Теперь все было серым, ничто не скрашивало это пустынное однообразие.