Христос остановился в Эболи

Быстро прошел этот первый вечер в компании, за деловыми проектами, веселыми историями, воспоминаниями о Гарибальди. Чудовище из Бриндизи пошел спать в свой грузовичок, чтобы самому охранять ночью от покражи свои материи; возчики с наступлением темноты уехали в Трикарико, только Паппоне и я остались у Приско; поэтому каждый из нас мог занять комнату, не деля ее ни с кем в эту ночь. Я хотел рано встать на другое утро и спуститься вниз, к Базенто, чтобы зарисовать Грассано таким, каким я видел его снизу, со станции, высоко поднятым к небу, как некий воздушный город. Антонино, узнав о моих намерениях, предложил себя в попутчики; на рассвете он ждал меня у дверей с мулом, который должен был везти холсты и мольберт, и группой друзей, пожелавших тоже отправиться со мной. Здесь были Риккардо Кармело, чернорабочий-велосипедист, рассказывавший о монакиккио, столяр, портной, два крестьянина и двое-трое мальчишек. Погода хмурилась, дул ветер, но можно было надеяться, что дождя не будет. В холодном рассеянном свете все казалось рельефней и, может быть, менее печальным в своей монотонности, чем при немилосердно палящем солнце; была как раз такая погода, какую я предпочитал для своей новой картины. Младший сын Приско присоединился к нашей компании. Капитан попрощался с нами у дверей: дорога была слишком длинна для его хромой ноги. Мы начали спуск по крутой тропинке; впереди бежал наш вестовой — Барон; избегая изгибов и поворотов дороги, можно через восемь-десять километров дойти до глубины долины. По этой самой дороге и почти в той же компании я спустился однажды августовским полднем, чтобы выкупаться в Базенто, в уединенном месте, где река образует непроточную канаву, по берегам которой растет несколько тополей, кажущихся перенесенными из другого пейзажа, по чьей-то причуде приплывшими и проросшими здесь. Раздевшись донага в полуденном августовском зное, мы погрузились в речку; мои товарищи ловили руками рыбу, притаившуюся в ямах илистых берегов; и они поймали нескольких рыбешек этим первобытным способом. Рыбачить в этих реках запрещено, потому что рыба должна уничтожать личинки комаров; но никто не обращает внимания на запрет; весь год у бедняков Грассано так мало еды, что рыбное блюдо кажется небесным даром. Потом мы обсохли на солнце под стрекот цикад и жужжание комаров на раскаленной, точно рефлектор, глине… Теперь же, напротив, воздух был свежий; но пейзаж не изменился; только из желтоватого стал сероватым. Мы дошли до места, которое мне казалось подходящим для работы, и я остановился. Со мной остался Антонино, который считал своей привилегией подавать мне тюбики краски, когда в них появлялась надобность, и мальчик, чтобы пасти мула, жевавшего солому. Остальные спустились к реке, надеясь удачно половить рыбу, а я начал рисовать.

Отсюда пейзаж казался менее живописным, но мне он очень нравился. Не было отчетливого контура ни дерева, ни плетня, ни скалы. Не было никаких контуров, не было привычной риторики природы создательницы или труда человека. Только однообразное пространство покинутой земли да белая деревушка на возвышении. На сером небе маленькое, летящее над самыми домами облачко напоминало смутные силуэты ангелов.

Мои товарищи вернулись с реки с пустыми руками. Они окружили мой холст, пораженные тем, что Грассано родился вот так, из ничего. Я всегда замечал, что вообще крестьяне, не тронутые псевдокультурой, способны понимать живопись; и я часто спрашивал их мнения о том, что делал. Пока я продолжал работать, друзья разожгли огонь, чтобы согреть пищу, которую они принесли с собой, и поели тут же, сидя на земле, рассматривая мою картину на мольберте, к которому мы прислонили большие камни, чтобы ветер не смог его унести. Мы уже поели, когда пошел дождь, и нам оставалось только вернуться домой. Картина была почти закончена, мы накрыли ее, погрузили на мула и под мелким дождем отправились в путь.