Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

И тут из-под кувшинок, отбрасывая пустые стебли ситника, выросли, встали гурьбы. Словно сама вода родила их. Их было, как камыша на этой воде.

Полетели камни с пращей. Праща не лук, она не боится воды. Град камней. Каменный дождь, будто в Коране. Воины падали, обезумевший слон теперь, может взбесившись, хватал своих же, вертел в воздухе и подбрасывал высоко в небо.

Вода пенилась под камнями. Марлора увидел, что часть всадников всё же прорвалась, но он уже не верил и потому не удивился, когда пуща ответила дождём стрел.

А потом он увидел, что над ним высится, стоя в чел­не, этот Христос, тот, кто впервые в его жизни поднял руку на честь его лица. И ещё почувствовал, что ноги за­сели и погрязают ещё быстрее.

— Шайтан! — бешено вскричал Марлора. — Сын ишака! Осквернитель гробниц, мазаров, мечетей.

И с удивлением услышал, что в голосе врага тоска и почти жалость.

— Дурак, — невесело произнёс Христос. — Ну кто из нас когда-либо опоганил мечеть? Татары тут живут. Молятся по-своему. Добрые, мирные люди. Честные, чисто­плотные. Кто их хоть пальцем тронул? А ты их как?.. Они нам — ничего. Вот ты зачем сюда пришёл? Зачем кричал о крови, о жаждущем Боге? Зачем Джанибека зарезал? Лишь чтобы доказать? Нас этим не доведёшь, не испугаешь... Только... какое же вы быдло... Что у вас, что у нас...

Марлора старался незаметно, под водой, вытащить из тула стрелу (лук был также под водой). Он не подумал, что сверху видно.

— И тут стрелять хочешь? Не научили тебя? Даже когда... Ну, стреляй.

Жалостно звякнула подмокшая тетива. Стрела упала возле челна, рыбкою вошла в воду, всплыла и закачалась стоя.

— Смерть несла, — отозвался Христос. — Как ты. А теперь? Вот все вы так, могущественные, когда встаёт на вас земля и вода. — И с какой-то ненасытностью зашептал: — Слушай, бить тебя противно. Слушай, окон­чим дело миром... Дашь слово не приходить — пущу.

Хан плюнул:

— Пожиратель падали! Тут не только мои! Тут ле­жат и твои. У сына большое войско. Насторожённый, он не попадёт в капкан, как я. Всё равно конец тебе. Сда­вайся! Даю одно слово: не убью тебя, даже рабу ушей не проколю.

Закрыв глаза, Христос спустил стрелу, и она вошла Марлоре в лоб.

Над озером догорало жестокое истребление.

Прослышав о разгроме и смерти отца, мурза Селим предал смерти плохого вестника, и вот уж четвёртые сут­ки отходил, кружил, не ввязываясь в бой, отрывался, со­вершал ложные выпады, проходил стороной и нападал на деревни, жёг местечки.

Крымчаки зарезали весь плен, перерезали захва­ченные стада, награбленное золото рассовали по саквам. Проходя сквозь леса, стремились пустить палы.

И всё же Братчик, у которого повсюду были уши, неуклонно нагонял, находил, теснил всё ещё могуще­ственные и угрожающие остатки орды. Их и теперь было лишь немного меньше преследователей. Но у бе­лорусов было мало конницы, не все были в латах (до­вольно небольшие татарские кольчуги налезали далеко не на всех высоких собою лесных людей). Не из лучших было и оружие.

Нечего было и думать взять хитростью ещё и этих. Приходилось искать открытого боя, и сердце Христово болело при мысли о том, сколько будет убитых (он уже всё знал от Магдалины об Анее, и от этого было еще хуже). Но как бы ни болело сердце, он видел, что без сечи не обойдёшься. Не бросили бы оружия сами люди, задетые за живое опустошением, обидой и убийствами. Все словно молча решили: не выпускать.

Наконец сами начали жечь лес и перестоявши­еся сухие травы.

Малые отряды рассыпались вперёд, чтобы поджигать там, где орда могла прорваться. Отрезая путь огнём, заставляя орду сворачивать туда, где ей не надо было, рать постепенно стягивала вокруг крымчаков огромную петлю.

Люди шли чёрные от дыма, лишь зубы да глаза блестели. Повсюду день и ночь, день и ночь пылали леса, и низко висело над землёй подернутое дымкой, знойное небо.

В конце концов им удалось затянуть мешок. Они прижали мурзу Селима к Неману, возле деревни Берёза. На том берегу так же, как и на этом, со сторон ярко горе­ли леса и курились болота. Идти рекой Мурза не риск­нул. Помнил, чем закончилось крещение на озере.

Он не боялся. Его люди не отставали: отстать озна­чало умереть. А люди Христа, стерев ноги или обессилев, охотно оставались среди своих. Куда лучше вооружённый, хоть и равный по количеству людей врагу, татар­ский загон знал, что победит.

Они не учли гнева и желания победить в сердце хозяев земли. Когда утром снова возникла на широком поле белая цепь и снова зазвучала «Богородица», они по­няли, что не та эта цепь и не тот хорал. Там стояли сотни, которые хотели умереть. Тут шёл народ. Иуда сказал по этой причине, что Бог помогает лишь тогда, когда поможешь ты себе сам.

Христос впереди цепи — был народ. Иуда с вечным своим свитком и стило — был народ. Фома с двуручным мечом, равным ему по длине, — был народ. Народ, который двигался, ощетинившись копьями. И когда взвился над рядами крик, ещё до того как татары и белорусы столкнулись, Селим понял, что он погиб.

...В четырёхчасовой лютой сече белорусы взяли поле. Взяли большой кровью, но не выпустили с него ни единой души.