Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Тысяч около десяти, чтоб они здоровы были, — ответил Христос.

— Ну, а их со стражей войта три с небольшим. Счи­тай, вдвое больше. Тяжёлая конница, латы, каноны.

Все умолкли. Почувствовали смертельную тяжесть завтрашнего труда.

— Стало быть, сначала надо не допустить к себе, — предложил Фома. — Из пращей бить.

— Тоже мне ещё Давид, — подковырнул Иуда с иронией.

— Ты что знаешь? — разозлился Тумаш на то, что кто-то засомневался в его военных способносгях. — Научись сперва меч держать!

— Не умею, — признался Раввуни. — Но всё равно. Ты завтра пойдешь на дуэль. Я с кем-то — дразнить их. Каждый делает, что может.

— Не пойдешь ты, — возразил Христос.

— Пойду, — упрямо стоял на своём Раввуни. — Если не мечом, то надо ведь чем-то. Я не умею мечом. Никто с детства не упражнял моих рук. Все упражняли голову. Правдивее, сушили её. Если у меня есть кое-какой разум — это не «благодаря», а «вопреки». В детстве я сделал было пращу и бросал. Долго бросал... У нас, детей, почти не было свободного времени при дневном свете. Но я научился хорошо, неплохо бросать. Потом меня страшно отхлестали за то, что бросал, а не учил молитвы. А теперь и пращи нет.

Помолчал и добавил ещё:

— Да и не хочу.

Братчик смотрел на него. Этот хилый и цепкий человек интересовал его и неуловимо, несвоевременно на этой поганой тверди, напоминал что-то доброе, что должно на ней быть и чему, однако, не пришло время.

Поэтому он подлежал смерти, как некоторые ещё, не слишком многочисленные, которых он встречал. Как он сам, Юрась, но это уж дело другое.

Задуренный, с тысячью недостатков, слабый, неприспособленный к окружающей жизни, беззащитный перед силой до того, что аж зло брало и хотелось дать ему по шее, он всё же был безмерно лучше многих. По крайней мере, не стал бы горланить: «Хворосту! Хворосту в огонь!»

Он был — в самом главном — похож на преобладаюющую часть этих людей в белом, стоявших под горою, что можно было назвать словами: неспособность к насилию. А это всегда вызывает некоторую беззащитность перед насилием чужих. У, как этим будут ещё пользоваться все, кому не лень! Ослоподобные шамоэлы, лотры, босяцкие, патриархи, попы, жигимонты, иной сброд! Ничего, главное выдержать. Если эти белые, если Раввуни, если Фома, если все, подобные им, не вымрут — придет время, когда больше всего на свете будут нужны они. Чужого насилия не будет. И будут страшно нужны те, кто много перенес, но никогда без крайних обстоятельств, без смертельной опасности не замарал бесстыдным насилием своих рук.

Это хорошо, что все изуверы сразу попадают в кар­диналы. Чище будет непреложная. Суть.

И Юрась особенно мягко спросил у Иуды:

— Почему ты думаешь, что не надо сначала пращников?

— Это ведь ясно. Напасть сразу, не дать вылезть из этой лощины, которая поближе к стенам.

И тут Христос понял: дожди.

— Правильно! Он прав! Они в латах, они тяжелы как холера. Дожди. Под осень почва плохо coxнет. Там грязь. Для них. Ну, не совсем, ну, по бабки кони увязать будут. И то хлеб. Попробуй потягайся, попади, уклонись, если ноги, будто у мухи на смоле.

...В ту ночь весь город — кто со смутной радостью, а кто и с замирающим от ужаса сердцем — следил за да­лёкой горою, которая вся, от подошвы до вершины, пере­ливалась блёстками огней.

А на горе в самое тёмное предрассветное время вставали, разбирали оружие, кое-как строились в длинную боевую линию. Надо было ещё до солнца подсту­пить поближе, не дать выйти из лощины, уберечь хоть сколько жизней и тем, хоть немного, уравнять нерав­ные силы.

Они надеялись на одно. В городе была жизнь, за­сеянные поля, нивы под колосьями. Без него так или иначе была смерть. Поэтому никто не думал уклоняться либо отступать.

Лишь в этом и была их сила.

Гора полыхала огнями. Блуждали тени всадников и пеших. Копья, воткнутые в землю, были как лес. И лес этот постепенно редел, возносился в воздух, колыхался в человеческих руках.

К Братчику подошёл седоусый.

— Скажи, — коротко и просто попросил он.

— Может, не надо?

— Скажи. Ожидают. Некоторые, может, в первый и в последний раз, человеческое к себе почувствуют, Мно­гие до завтра не доживут.

Он подал ему руку. Братчик влез на воз.

— Выше! — закричали отовсюду. — Видно не всем. Выше.

Седоусый подумал. Потом сказал что-то парням. Несколько человек подошли и подняли воз на плечи.

— Выше! — горланила гора. — Все хотят видеть!

Тогда под воз начали подставлять копья, осторожно поднимать его. Наконец пятьдесят копейщиков подняли его на остриях копий высоко над головами, вместе с человеком, стоявшим на нём.

Огни не гасили. Надо было, чтобы войско чужое позже спохватилось. Повсюду скакал огонь.

— Попробуйте упустить, увальни! — кричал кто-то.

— Падать тогда слишком высоко будет, — улыбнулся Братчик.

— А это всегда так, если без разума высоко забрал­ся, — иронизировал Вестун. — Да ты не из тех. Давай.

Стало тихо.