Ибо это только для того и надо было, дабы знали все, каких цмоков заклял преподобный Амброзий. И если кто хочет знать, каких, тем я, на минутку в записи лекаря заглянув, цмока того опишу, чтобы знали величие нашей мудрой церкви, да вечно будет с нею Господь Бог.
На вид тот цмок был как зверь фока, такой же лоснящийся, в складках, только без шерсти. И серый, как фока. Но длиннее его куда. Ибо длины в нём было семь с половиной логожеских саженей, а если поинтересуется немец, то восемь и одна пятая фадена, а если, может, англиец, то сорок девять футов и ещё двадцать два дюйма.
Туловище имели те цмоки широкое и немного сплюснутое, и имели они плавники — не такие, как у рыбы, а такие же, как у фоки, толстомясые, широкие, но не очень длинные. Шею имели, по туловищу, так тонкую и слишком длинную. А на шее сидела голова, одновременно похожая и на голову змеи, и на голову лани.
И, ей-богу, смеялась та голова. Может, просто зубы скалила, а может, — над нашими бедами. И зубы были величиной с конские, но острые, и много их было на такую голову аж донельзя.
Глаза огромные, как блюдца, мутно-синие в зелень, остекленевшие. И страшно было смотреть в те глаза, и мурашки по спине, словно Евиного змия увидел, и не по себе как-то, и словно в чём-то виноват.
Потом только узнали мы, над чем смеялся дохлый зверь. Тогда, когда наречённый Христос в Городню зашёл и людей побил, и ксендзов (
Большущее лежало на берегу и воняло, которое, дьявол его знает, из каких допотопных времен пришло и вот, по неизвестной причине, издохло. Может, потому, что появился человек... Но это мудрствования начались уже. А христианин мудрствовать-то не должен, дабы не убыла вера. И так пришла в упадок она в последние наши времена.
И было в глазах остекленевших, во всём издыхании уродины этой и в смраде какое-то пророчество. Но какое — слабым мозгам человеческим до сих пор не удалось понять.
...И ещё было в тот год страшное и непонятное. Только уж не на земле, а на небе. Возникали где-то далеко озёра и океаны, и замки плыли в облаках, и неизвестные возле них деревья и пасущиеся стада.
Плыли в небе корабли под кровавыми парусами.
И вставали в небе города, так крупно, что жителей можно было узнать в лицо, и один узнал в этом дьявольском городе друга, а за это его затащили в городскую темницу. Потому что, если у тебя уж друзья в таких городах живут, — ясно, что ты за птица.
А то было ещё тогда в Мстиславле. Вышел только день назад из города шляхетский полк на границу. И вот увидели этот полк жители. Идёт по небу. И через несколько дней вырезали и выбили этот полк до последнего человека. Шли Москву бить, а вместо этого Москва их побила. Шли по небу, куда через несколько дней и отправились. Это, стало быть, Бог знамение подал.
А из Менска в то же время увидели в небе два легиона, которые, схватившись, сражались так, что ясно было: мало кто останется жив. Можно было рассмотреть дым, сабли, ржущих без звука коней и каноны. О горе великое! О ярость человеческая!
А потом выяснилось: видели сечу наших с татарами, теми, которых ещё князь Василий Третий на нас навёл. И сражались за Мозырем. А дотуда от Менска почти сто шестьдесят две менских версты, как птице лететь.
И от ужаса, голода, сечей и знамений небесных понятно было: наступают последние времена, смерть лютая людям и вымирание. Те времена, когда, может, не только на развод людей не останется, но и одного, чтобы плакать над трупами. Те, когда остаётся только и надеяться, что на высший разум.
Думаю — байки это. Никто ничего не знает. И не Он это, наверно, приходил. Но то, что на небе происходило и что случилось в ту ночь, — это правда, это многие видели. И потому поверили легко. А может, и не потому, а просто отчаяние.
...Весною той, ночью, — а видели это жители из Мира, из Несвижа, и Слуцка, и Слонима, всех тех городов и весей, — с шипом и свистом промчался по небу огневой змий с длинным ярким хвостом.
Ближе всего видели его мужики деревни Вонячье, под Миром. Пролетело сверху, и вниз, и наискось и чебурахнулось за окоёмом. Содрогнулась земля, полыхнуло нечто такое огнём, а потом долетел глухой удар.