Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Утром наиболее смелые пошли в ту сторону. Уви­дали огромную яму — шесть, если не больше, хат вле­зет — со сторонами оплавленными, что-то блестящее на дне и разметённую вокруг, тёплую, как печка, землю.

Яму ту, вместе со всем, потом мирский капеллан приказал, не рассматривая и не копаясь, землёю засы­пать — дабы искушения не было и дабы не дотрагиваться до вещей змея. Ибо всем известно, чьим оружием был змий. Но это потом, на второй день.

И тогда увидели мужики под кустом, в тумане, че­ловека, который лежал, широко раскинув руки, ничком, как низринутый, как лежал сатана, когда Господь Бог низвергнул его с небес.

Лежал он неподвижно. Потом крики козодоя то ли разбудили его, то ли привели в сознание. И он оперся на руки, а потом медленно встал и поднял с земли плащ. И тогда все увидели, что он в одежде школяра, и тогда окликнули и подошли, а до того времени боялись.

Спросили, почему он тут, а он сказал, что он стран­ствующий школяр и заблудился и хорошо видел, как па­дает это с неба... И далеко от него; но так как он и дальше блуждал, то случайно вышел на это самое место и тут увидел, что земля горячая. А поскольку огниво он по­терял, а сам весьма намёрзся, то лёг на горячую землю и проспал, как на лежанке. А когда у него спросили, а по­чему это у него лоб разбит, он сказал, что вчера, по доро­ге, подрался со странствующим монахом в корчме.

И тогда у него спросили, как это он не боялся так близко от дьявольского места спать. А он сказал, что ни­каких дьяволов на свете он не боится и с охотой бы на этот вид посмотрел или даже выспался на одной печке — ибо ему это маловажно.

Был он не так уж и молод, лет тридцати пяти, но весьма силён и на голову выше всех. Лицо какое-то не такое и, как те люди мне говорили, чудаковатое, брови густые и длинные, зубы на удивление белые. На поясе у него висел корд в блестящих ножнах. Блестящих, но дешёвых, ибо это не было серебро.

И мужики те пустили его идти своей дорогой, а са­ми пошли к капеллану. И школяр пошёл.

Хлор Мамонтович, шляхтич, потом говорил мне, что это он первым обо всём догадался. Ибо, возвращаясь из города в поместье и встретив этого одного по дороге в своём плаще, даже ужаснулся, посчитав его Христом. Якобы вдруг и на минуту догадался — даже ноги к земле прикипели и небо показалось с литовский тулуп. Но тут удивляться не надо. Утром, издалека, на грязной доро­ге — чего не представится. Да и Хлор, конечно, как всег­да, был в подпитии. Все знают, почему он так рано из города ходит.

...А потом видели его уже с двумя другими людь­ми... А потом видели шесть человек... Десять... потом было их тринадцать, и за ними тянулся крытый холсти­ной фургон».

СЛОВО ДВУХ СВИДЕТЕЛЕЙ

«Так считали люди. Но мы ничего такого не замечали, если оно и было. Иначе почему бы Он был сначала такой, как мы, почему никуда не впутывался и не лез, почему не помог людям?

Напутал тут бессовестно в единственной своей записи о нем, о слухах, которые ходили о начале его, Андроник Логофил. И ничего больше не сказал, полагаясь на других. О глав­ном не сказал.

А было не так. Было вот как. Слушайте, люди».

Глава II

ГОЛОД, И ПОВЕТРИЕ, И МОР

В те дни, когда управляли судьи, слу­чился голод на земле.

Книга Руфь, 1:1

Земля была чёрной.

Вся в сетке трещин, в глубоких расщелинах, сухая, как ладонь земледельца и как порох. Редко, иногда в по­ловине сажени друг от друга, шевелились на ней чахлые ростки ржи.

Ветер порой вздыхал среди зноя, но нёс лишь ещё большую жару, будто из натопленной печки. И тогда по полю бродили карликовые смерчи. Они несли пыль, но такую чёрную, что, казалось, — пепел.

И такой же пепел вился из-под копыт охотничьей кавалькады, мчавшейся по полю, а потом по дороге, к не­далёкому селу.

Люди ехали отчасти на чёрных либо мышастых злых мулах, и по этому можно было догадаться, что едут люди духовного звания. Но, если бы не пурпурная карди­нальская мантия одного, если бы не епископский плащ второго, если бы не серая доминиканская и не лиловая православная рясы двух других, любой наблюдатель мог бы взять это под сомнение.

Из-под ряс выглядывали кольчужные воротники, под плащами были золочёные латы с солнцем на груди. (В солнце превратилась голова Медузы Горгоны, которую любили чеканить на своих латах язычники; превратилась потому, что, конечно, не к лицу было христианам носить на груди языческий знак. И вот вместо лица Медузы гро­зился с лат яростный солнечный диск, а вместо змей вол­нисто разбегались лучи.)

Кажется, против того, что это попы, свидетельство­вало и другое. Тут не было ни одного человека, при бедре и в руках которого не было бы оружия.