Хризалида

В этой системе главная работа духа — это работа по преодолению земного порога бытия. Отсюда любимые образы-символы у М.-М.: проросшее зерно, хризалида (покинутое бабочкой тело куколки), ласточка, мотылек, крылья[191]. Любимый глагол: унестись.

Горе, болезнь, муки — необходимые ступени восхождения духа, поэтому они принимаются там, где речь идет о себе.

Шире, шире, сердце, раздавайся,
Глубже ройся в грудь мою, недуг,
По крутым ступеням подымайся,
Не скудея верой, слабый дух.

Ведь еще вместить немало надо

Жгучих токов мирового зла.
Не по всем кругам земного ада
Ты в путях своих, душа, прошла.

Не спеши на отдых. Черной тенью

Мук твоих не искупить греха,
Не взойти на верхние ступени,
У дверей не встретить жениха.

Это стихотворение написано в 1928 г., когда из Сергиева Посада вынуждена была уехать, опасаясь повторных арестов, семья М.В. Шика[192].

Явив в своих стихах гностическую картину мира, М.-М. в душе, однако, «истинным гностиком» не была: «ибо истинного гностика всегда отличают определенные черты. Он относит себя к духовной элите и презирает все земные привязанности и общественные обязанности»[193]. М.-М. же всегда была окружена людьми, тянувшимися к ней за духовной поддержкой; количество и характер глубинных человеческих связей, в которых находилось приложение неизжитому материнскому чувству, дару слышания и понимания, дару целения М.-М., удивительны.

Что касается духовного снобизма и «декадентщины», она получила от них прививку в демократическом революционном периоде своей юности. Беспримерен в женской лирике созданный ею автопортрет «души»[194]:

Всклокоченный, избитый, неумытый
Драчун и пьяница, душа моя
Стоит босой под стужей бытия
В мороз крещенский с головой открытой.

Всё теплое заложено в трактире,

Всё пропито отцовское добро.
Разбита грудь и сломано ребро,
И холодно, и трезво стало в мире.

И хочется, чтоб стало холодней,

Чтоб до небес взметнулась в поле вьюга
И вынесла меня из рокового круга
Постылых, жгучих, трезвых дней.

3

В гностической системе мира легко принять зло, совершенное над собой — но как оправдать зло, обращенное на других?

Из этой невозможности проистекает скептический реализм бытовых зарисовок, в жанре которых иногда выступает М.-М.: гибель человека под колесами трамвая, «Уголок летнего Арбата» (с мгновенными портретами голодного комсомольца и «ослепшего на фронте солдата», бывшего сенатора и вдовы офицера, торгующей чепчиками), диалог соседок на коммунальной кухне («День зачинается сварой…»), рыночные реплики торгующихся, «озверившиеся люди» в «хвостах очередей», глаз умирающей курицы, жужжание попавшей в сети паука мухи («Свершал паук пятнистобрюхий / Паучий свой над мухой пир / Так упоенно, точно в мухе / Сосал весь мир»), девушка с изуродованным от производственной травмы лицом, нищая старуха, отголоски катастрофы голодомора на фоне относительно благополучного быта. Объединенные в книгу «Быт», эти стихотворения формируют особую, протолианозовскую поэтику: язык подчеркнуто прост, лишен тропов; лирическое «я» почти редуцировано; пафос то совершенно снят, как у Е. Кропивницкого, то обнаруживается в холинской мрачности; окружающий мир запечатлен с беспристрастностью фотохроники, сфокусированной на непоэтичных объектах. М.-М. называла такие вещи «примитивами»: «кусочки жизни, взятые из действительности со всем ароматом текущего мига… здесь нет еще искусства, нет творческого, сложного, многодумного искания, нахождения форм, разбивания их во имя новых лучших и конечного “аминь” творческой завершенности»[195]. Осваивая этот способ письма в «Монастырском», М.-М. развивала его в цикле 1919 г. «Батайские дни».

В череду умерла старушка.
Простояла всю ночь в череду,
Не дождалась хлеба и села.
На рассвете грянула пушка.
Разбежались все, а она — на льду,
Как живая до полдня сидела.[196]