Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны

Дэнис Рейк был пухлым, носящим очки, сорокалетним артистом мюзик-холла. После того, как в возрасте трех лет его бросила мать, которая была оперной певицей, Дэнис рос в цирке, выступая в качестве акробата. Растерянным мальчиком во время Первой мировой войны он оказался в Брюсселе, когда немцы оккупировали город, и начал работать вместе с легендарной медсестрой Эдит Кавелл. Позже ее расстреляют за то, что она помогла бежать примерно двум сотням солдат союзников. В юности Дэниса некоторое время содержал в роскоши афинский принц, который в конце концов разорвал в те времена незаконную связь, опасаясь политического скандала. Возможно, из-за своей бурной юности Рейк «до смерти боялся»[150] взрывов и парашютов и отказывался брать в руки оружие. Напоминая чем-то старомодного бакалейщика, он многим казался одним из самых эксцентричных членов УСО. Он говорил, что пошел добровольцем, поскольку у него не было ни родителей, ни жены, и ему «нечего было терять»[151], а неприкаянное детство сделало его необычайно самостоятельным. Несмотря на опасения многих, Бакмастер оценил Рейка, проницательно отметив, что у него достало «мужества побороть свои страхи». Он также признал, что иногда самые невероятные кандидаты – как в случае с Вирджинией – становятся самыми талантливыми агентами. Сам Рейк признавался, что ему нужно было многое доказать и самому себе, и другим, и что в самые тяжелые моменты он тихо шептал себе: «Соберись, малыш!»[152].

Высадка Рейка майской ночью на Лазурном берегу в Антибе при помощи фелуки – небольшой, но быстрой лодки для ловли сардин, управляемой безрассудно храбрыми поляками, – была мероприятием не многим легче, чем десантирование с парашютом. Местные полицейские (некоторые дружественные, некоторые нет) по очереди следили за берегом, залитым лунным светом, из своих окон, а у вновь прибывших для координации высадки была только система разноцветных мигающих огней от коллег на берегу. Длинная красная вспышка означала, что берег чист, белая вспышка означала, что нужно ждать, а серия голубых вспышек предупреждала о неминуемой опасности. Увидев красную вспышку, Рейк проплыл на веслах последние несколько сотен ярдов на своем утлом суденышке.

Благополучно добравшись до берега, Рейк отправился в Лион, чтобы помочь Зеффу с огромным объемом работы по радиопередаче для Вирджинии и ее сетей. Зефф отчаянно нуждался в перерыве, передавая сообщения по шесть часов подряд несколько дней в неделю. Ему нельзя было проводить в эфире более пяти минут за раз – и более двадцати минут в день в целом, – но иногда сообщения приходилось по крупицам пересылать повторно, потому что они искажались, и принимающие офицеры в Британии не могли расшифровать их даже после четырех с лишним тысяч попыток. Каждая лишняя минута, которую Зефф проводил за своим передатчиком, настукивая закодированные азбукой Морзе сообщения, экспоненциально увеличивала вероятность того, что его сигналы будут перехвачены, а их источник обнаружен противником. Каждая минута, в течение которой он ждал ответа с лежащей перед ним радиостанцией – массой проводов, циферблатов и штекеров, – увеличивала шансы быть пойманным с поличным.

Однако торопиться было нельзя. Даже когда одна из многих молодых женщин с наушниками, карандашами и листами бумаги на четырех приемных станциях по всей Британии улавливала быстрый, словно насекомое, стрекот его сигналов, после чего относила их к шифровальщикам для расшифровки и ждала, пока текст будет распознан и прочитан Бейкер-стрит, а затем будет закодирован ответ для его передачи обратно, – в лучшем случае радист ждал по меньшей мере семьдесят минут. Слабый сигнал или ошибки в азбуке Морзе только увеличивали продолжительность этого кропотливого процесса (а практически каждый оператор делал либо тире слишком короткими, либо точки чуть более длинными, чем нужно, – их «кулак», или стиль передачи, был индивидуальным, как отпечаток пальца). Казалось, что проходила вечность, пока он сидел, глядя на дорогу снаружи, высматривая подозрительные машины, с пистолетом кольт под рукой, с капсулой с ядом во рту, тревожно прислушиваясь к каждому звуку. Когда Зефф, наконец, заканчивал свой рабочий день, он спешил поскорее свернуть антенну и смотать провода, доставал крошечный кварцевый кристалл, который настраивал частоту, снимал наушники и прятал потрепанный кожаный чехол с радиопередатчиком так тщательно, как только мог. Аппаратура была громоздкой и весила сорок пять фунтов[153], что делало передвижения радиста заметными и потому небезопасными.