Хроника достославных событий, кои произошли при завоевании Гвинеи по приказу инфанта дона Энрики (ЛП)

В первую очередь, то, что продолжительная давность веков удаляет из памяти самое знание о делах прошлого, и коли бы записи не являли их пред нашими очами, то вовсе слепо было бы познание наше относительно сего. И, так как ради того, чтобы представить настоящее тем, кто придет [после нас], я и усаживаюсь писать, то не должно мне обойти молчанием знатность столь высокого рода — ведь сия книга сама по себе должна была бы содержать отдельный том, ибо может случиться, что те, кто прочтут сию [книгу], не узнают о том, что содержится в остальных.

Сие, впрочем, будет кратко, дабы мне не удаляться чрезмерно от моего намерения.

Во вторую очередь [я делаю сие] для того, чтобы нам не приписать столько добродетели одному определенному местонахождению, но [также] уделить некоторое внимание первым из предшественников, ибо верно то, что знатность рода, добро соблюденная одним из потомков его, — зачастую чрез избежание бесчестия или же приобретение каким-либо путем превосходства, — побуждает к доблести и укрепляет сердце пред лицом еще больших тягот.

По каковой причине подобает вам знать, что король дон Жуан, бывший десятым королем в Португалии, тот, что одержал победу в великой битве при Алжубарроте и захватил (filhou) весьма благородный город Септу в земле Африканской, был женат на донне Филиппе, дочери герцога Аленкастрского (duque de Alencastro) и сестре короля дона Энрики Английского[119]; от каковой имел шесть законных детей, scilicet, пятерых инфантов и одну инфанту, коя затем была герцогинею Бургундской[120] (я оставляю в стороне некоторых [иных детей], что в юном возрасте встретили свой конец); из каковых детей сей [принц Энрики] был третьим. И, таким образом, среди предков отца и матери род сего [принца] охватывает и включает самую благородную и самую высокую кровь христианства. И он был также братом короля дона Эдуарти и дядею короля дона Афонсу — королей, что после смерти короля дона Жуана царствовали в Португалии.

И сие, как мною сказано, затрагиваю я кратко, ибо коли более пространно пожелал бы объявить о том, то поднял бы столько дел, что на любом из них, каковому пожелал бы следовать в меру необходимости, пришлось бы столь долго останавливаться, что поздно вернулся бы я к первому своему началу.

ГЛАВА IV. Коя говорит об обычаях инфанта дона Энрики.

Мне кажется, что я написал бы чрезмерно, коли пожелал бы пересказать пространно все подробности, что некоторые историки имеют обыкновение описывать о тех князьях, коим предназначали свои истории. И посему при описании их деяний, стремясь возвеличить их доблести, они начинали с дел, что те свершили в первом своем возрасте.

И хотя возможно предполагать, что авторы подобного дарования не допустили бы какой-либо вещи, не имея определенной на то причины, я в настоящем отдаляюсь от подобного описания, зная, что в сем месте [сие] будет не особо нужным трудом. Равным образом не намерен я пространно рассуждать о телесном облике, ибо много было в мире сем обладателей весьма пропорциональных черт, кои чрез постыдные свои пороки великий урон понесли для своей славы. И, дабы не говорить более ничего иного (que al nom seja), достаточно того, что по сему поводу сказал философ[121], scilicet, что телесная красота не есть совершенное благо.

И, возвращаясь, таким образом, к моему намерению, я говорю, что сей благородный принц ростом тела достигал доброй высоты и был человеком плотного сложения, с широкими и сильными членами; волосы имел несколько стоявшие; цвет [тела] от природы [имел] белый, однако, вследствие продолжительного труда, [цвет] со временем приобрел иной вид. Наружность его с первого взгляда внушала страх непривычным [к ней]; в гневе [бывал он] безудержен (хотя и в редких случаях), и при том имел вид весьма грозный. Твердость сердца и острота ума достигали в нем весьма отменной степени; никто не мог сравниться с ним в стремлении завершить великие и высокие деяния. Сластолюбие и корысть никогда не находили приюта в груди его, ибо был он столь умерен с первого же своего поступка, что всю свою жизнь провел в целомудренной чистоте; и, таким образом, девственным приняла его земля.

И что же могу сказать я о величии его, как не то, что было оно предельным среди всех князей мира? Сей [принц] был князем без короны[122], по моему разумению, имевшим [при себе] наибольшее число наилучших из людей, им же воспитанных. Дом его был общим приютом для всех добрых [мужей] королевства, и еще более — для чужестранцев; какового [принца] великая слава вынудила его весьма увеличить свои издержки, ибо обычно находились при нем люди разнообразных народов, столь далеких от нашего обычая, что почти все почитали сие за чудо; от какового [принца] ни один [из тех людей] никогда не мог уйти без полезного [для себя] благодеяния.