Хроника гнусных времен

Они стоили бешеных денег — зарплаты не хватило бы, если бы она не носила в сумке пакетик со сбережениями, а она носила, потому что боялась, что дома их отыщет Владик и все растаскает на сигареты. Она долго не могла выбрать, все ходила и ходила между рядами потрясающей, благородно-неброской одежды и все поражалась, что на каждой отдельной стойке наряды подобраны в тон и даже украшены шарфиками. Она посмотрела ценник — шарфик стоил долларов тринадцать — и опять стала ходить, с каждой секундой падая духом и понимая, что она никогда и ничего не сможет себе здесь купить.

Потом к ней подошла продавщица.

Соня знала, что она — в клетчатой юбчонке и тошнотворно-голубой водолазочке, собравшейся складками там, где у женщин, согласно учебнику анатомии, должна быть грудь, — выглядит в этом сверкающем дамском раю, как судомойка в спальне у королевы. Продавщица шла издалека, Соня смотрела на нее и ждала. Ждала, что сейчас ее будут выгонять.

«Вам помочь? — спросила продавщица и улыбнулась. — Что вы хотите выбрать?»

«Брюки», — пробормотала Соня.

«Вы зашли в большие размеры, — сказала продавщица любезно, — пойдемте. У нас отличный выбор брюк».

Она нашла брюки — три пары, — и, пока Соня мерила их за плотной зеленой шторой, принесла еще несколько вешалок с блузками. Просто чтобы прикинуть, как будут смотреться брюки, объяснила она.

Соня купила брюки и короткую вязаную кофточку, которая была сделана как-то так, что, надев ее, Соня неожиданно обнаружила у себя грудь, и именно там, где она должна быть согласно учебнику анатомии.

С фирменным пакетом — зеленые буквы на белом фоне — она поехала к бабушке. Она ехала в электричке и все время заглядывала в пакет, не веря, что там едут ее потрясающие новые наряды и что она наденет их, и Гриша совсем потеряет голову, когда увидит ее в них.

Бабушка наряды одобрила, и Соня долго крутилась перед ней, поворачивалась то боком, то задом, и бегала к большому зеркалу в ванной, и требовала, чтобы бабушка подтверждала, что «все хорошо».

Бабушка возместила ей все потраченные деньги.

«Не валяй дурака, — сказала она весело, когда Соня стала отказываться, надеясь, что бабушка все же заставит ее взять деньги, — это тебе подарок. Я знаю, как в твоем возрасте все это нужно. А мне на венок в любом случае хватит».

Когда все кончилось так не правдоподобно ужасно и Соня приползла к ней, бабушка сказала, что стыдно так унижаться. Что женщина должна знать себе цену. Что у нее, Сони, совсем нет гордости.

А какая там гордость, когда кончилась жизнь?! Зачем трупу — гордость?!

Она так и не простила бабушку, оказавшуюся такой же, как все. Нет, хуже всех, ведь Соня надеялась, что бабушка поймет ее, и утешит, и как-то спасет, но она сказала «стыдно», и Соня как будто умерла еще раз. Навсегда.

Но оказалось, что тогда она еще не совсем умерла. Жизнь продолжала мучить ее, выворачивать наизнанку так, чтобы уж окончательно добить, поунизительнее, побольнее!..

Ей осталось еще немного, совсем немного, а там будет все равно, и ей нет никакого дела, поддельное ожерелье или настоящее!

— Соня! — сказал Настин любовник настойчиво, и в зеркале она поймала внимательный взгляд. — Мы уже на набережной. Дальше куда?

Соня объяснила ему — куда, и некоторое время гадала, видел он, как она гладила его диван или нет.

Ювелирная мастерская размещалась в подвале старого дома, и все здесь напоминало декорации к фильму «Рожденная революцией» — глухая стена, лесенка вниз, дюжий охранник, проводивший их недобрым взглядом, зеленая плюшевая штора, опущенная с одной стороны, конторка, темные столы, лупа на подставке, коричневая лампа и застекленные неширокие витрины.

— Мне Франца Иосифовича, — прошелестела Соня, обращаясь к чьей-то неприветливой лысине, одиноко копошившейся за деревянной стойкой, на что лысина никак не отреагировала.

Кирилл был уверен, что Соня сейчас повернется и уйдет, и даже на всякий случай приготовился схватить ее за руку, но она стояла совершенно спокойно, как будто вовсе и не спрашивала ювелира.

Кирилл огляделся. Он никогда не был в подобных местах — недаром и доисторический фильм вспомнился. В витринах масляно поблескивало золото, подсвеченное не по-магазинному уютно. Кирилл посмотрел — золото было тяжеловесным, дородным, с завитушками, раковинками и лепестками. Разноцветные камни, крупные, как на шапке Мономаха, лубочно сверкали.

Кирилл видел такие украшения только один раз в жизни.

Ему было лет шестнадцать, когда его школьный приятель Митя Петров позвал его с собой в Питер. Они ехали вдвоем с теткой, сестрой Митиного отца, и Кирилла пригласили, чтобы Митя не скучал.

До этого Кирилл никогда в Питере не был, а у Мити там жили какие-то родственники, и для него это было никакое не приключение — просто ежегодный визит к родным. Родители Кирилла долго соображали и подсчитывали и в конце концов наскребли денег — только на билет. Десять дней Кирилла поила и кормила Митина тетка, молодая, веселая и быстроглазая, и делала это так деликатно, что Кирилл ни разу не почувствовал себя обузой.