Хроника любви и смерти

Воинственность Вильгельма объяснялась просто: Пруссия на голову разбила Францию, её император Наполеон III, племянник своего знаменитого тёзки и столь же самонадеянный, оказался в плену у пруссаков. Так ему и надо: он затеял эту войну, в которой Франция потеряла только убитыми восемьдесят тысяч своих сынов, Эльзас и Лотарингию, выплачивала гигантскую контрибуцию. И поделом: низвергнул республику, провозгласил себя императором — точь-в-точь как его знаменитый дядюшка. Но дядюшка-то был талантлив, а его племянник всего лишь самонадеян. Ему удалось бежать в Англию, о позор! Дядя переворачивался в гробу: его самонадеянный племянник обрёл убежище в той самой Англии, которая была его злейшим врагом, которая стерегла его в последнем прибежище — на острове Святой Елены. А Пруссия, которую он некогда подверг оккупации и король которой был его пленником, возвысившись, объединила вокруг себя все германские княжества и герцогства и стала германской империей, во главе которой стоял дядюшка Вилли, император Вильгельм I.

Теперь он хотел вовсе поставить Францию на колена. Александр воспротивился. Он был красноречив и убедил его отказаться от воинственных замыслов. Канцлер Александр Михайлович Горчаков очень убедительно доказывал, что нарушение равновесия в Европе чревато пагубными последствиями. Объединённая Германия получила всё, что хотела, Франция обессилена и обескровлена, она уже не империя, а республика, довольно с неё унижений. А вот позорный Парижский трактат, сковывавший Россию после несчастной Крымской войны, подлежит аннулированию, отмене. На том и постановили.

Дядя Вилли был теперь настроен благодушно. Он прибыл в Петербург вместе с Бисмарком и Мольтке. Александр наградил Вильгельма Георгием Первой степени. Последний, кто получил столь высокое отличие, был Кутузов. Следовало, разумеется, наградить не его, а графа Мольтке, новоиспечённого генерал-фельдмаршала. Это он блистательно завершил франко-прусскую войну, он был стратегом и тактиком её.

   — Его военный талант первым оценил... — дядя Вилли с усмешкой уставился на своего племянника. — Ну, кто бы ты думал? — Александр пожал плечами. — Ха-ха! Не знаешь: султан Махмуд, ваш враг. Да-да, он зазвал его в Турцию, и там мой Гельмут занялся реформами турецкой армии. И даже написал трактат «Русско-турецкий поход в Европейской Турции», а жене своей адресовал письма из России, которые потом составили книгу.

И дядя Вилли стал самодовольно разглаживать свои необыкновенной пышности бакенбарды.

   — А, каковы? — перехватил он взгляд племянника. — Я их холю не один десяток лет. Супруга сначала противилась, а потом смирилась. Прежде они были темно-каштановыми, а вот теперь поседели. Мой придворный парикмахер, единственный, кому я доверяю, говорит, что они необыкновенны и я — единственный в своём роде.

   — Дядюшка Вилли, вы и так единственный в своём роде. Германия да и вся Европа должна гордиться вами, вашим государственным талантом.

   — Вот мой талант, — и Вильгельм ткнул пальцем в развалившегося в кресле Бисмарка. — Отто всему голова. Я и не скрываю, что он — родитель всех плодотворных идей. Я горжусь тобою, Отто. Пруссия во все свои времена не имела такого канцлера. Я поддерживаю его во всём — он не даст промашки. Это ему мы обязаны военной реформой: прусская армия стала непобедимой, мы победили в войнах с Данией и Австрией, о Франции я уже не говорю...

   — Мой военный министр Милютин с моего благословения тоже проводит военную реформу. Я уже подписал манифест о введении всеобщей воинской повинности, — вставил Александр в хвастливый монолог своего старого дяди.

   — Ты, племянничек, поздно спохватился. С военной реформы надо было начинать своё поприще...

   — Ах, дядюшка, мне досталось худое наследство. Батюшка обожал парады, с ним, как ты знаешь, не было сладу, и результатом парадомании стало поражение в Крымской войне.

   — Хорошо, что вы это поняли, Ваше величество, — вмешался в разговор Бисмарк. — Наполеон думал, что одно его имя станет внушать страх, и этого достаточно, чтобы Францию считали непобедимой. Ни о чём другом он не заботился. Результат известен.

   — У меня сейчас умный и распорядительный военный министр, и слава Богу. Укрепление армии пошло вперёд быстрыми шагами, — Александр отчего-то потёр руки. — Надеюсь, они с графом Мольтке обо всём договорятся. Такого наставника, как твой граф, дядя, моему Милютину тоже не мешает иметь.

   — Раз он деятелен, как ты говоришь, отчего бы не отличить его графским титулом, — сказал Вильгельм.

   — Всё в своё время, дядюшка.

Да, Александр подумывал об этом. Но с некоторых пор он стал недоверчив. И даже подозрителен. Два графа, Шувалов и Дмитрий Толстой, взращивали в нём эти семена. Он не доверил подписание военной конвенции между Россией и Германией своему военному министру, а поручил это престарелому восьмидесятилетнему Фёдору Фёдоровичу Бергу. Только лишь потому, что он был граф и, не имея сколько-нибудь основательных военных заслуг, выслужил генерал-фельдмаршальское звание. Подписав конвенцию, Берг взял да и помер.