Хроника одного побега

Камилла вышла из трейлера. В руках она несла портативную газовую плитку. Кондиционерами не пользовались из-за режима экономии, а потому трейлеры и без газовой плиты превратились в духовки. Бартеньева собралась готовить обед на улице. Она поставила плитку на раскладной брезентовый табурет, щелкнула зажигалкой — загудело пламя. Когда журналистка подняла голову, то замерла в испуге. Совсем недалеко, в метрах пятидесяти, у джипа стоял Сармини и, поблескивая золотой оправой очков, с интересом рассматривал происходящее в миссии. Сердце бешено застучало. Почему-то Камилла испугалась не столько за себя, сколько за Данилу. Тот абсолютно открыто, на самом виду, сидел за столом, повернувшись к Сабаху в профиль и, хитро прищурившись, смотрел на сомневающегося хирурга.

«Черт, откуда его принесло?» — промелькнула в голове мысль — нужно было срочно действовать.

Когда подступает опасность, человека или парализует страхом, или же мысль его становится стремительной, а интуиция подсказывает единственно правильные решения. Камилла, напрочь забыв о включенной плите, метнулась за развешанное белье. Только так она могла добраться до Данилы, чтобы не пройти по открытому месту. На ходу она сорвала с веревки белую докторскую шапочку, большую на несколько размеров, чем требовалось, натянула ее по самые глаза.

Сабах машинально проследил за движением женской тени по развешанным простыням. Медицинский халатик на журналистке был неплотный, просвечивал, и потому на скользящей тени можно было проследить очертания тела.

Бартеньева выскользнула из-за развешанных простыней.

— Лучше пасуй, — лживо советовал Томпсону Данила, — или ты думаешь, у меня какая-нибудь дрянь на руках?

— Ничего я не думаю. В прошлый раз ты меня провел. Теперь не получится, — зло отвечал Джон.

— Так пасуешь или вистуешь?

— Данила, — прошипела Бартеньева — у нее дыхание перехватывало от страха.

Ключников обернулся. Журналистка уже не могла вымолвить и слова. Пальцем она показывала, куда следует глянуть — откуда исходит опасность. При этом другой рукой совершала замысловатые пассы, стараясь сообщить другу, чтобы он был поосторожнее. Приученный последними событиями к мерам предосторожности, Данила чуть скосил глаза — и тут же узнал своего мучителя Сармини. Казавшаяся далекой опасность внезапно приблизилась. Все в считаные секунды могло вернуться к прежнему состоянию. Бывшее полицейское управление в Абу-эд-Духуре; пыльный дворик, огороженный высокими стенами, с пулеметными «гнездами» по углам; вольница международной миссии грозила обернуться тюрьмой.

Данила не свалился со стула. Он просто выронил карты из руки. Не понявший ничего Томпсон тупо уставился на них.

— И со своими двумя «двойками» ты шел против моей комбинации «стрит»? — изумился он.

Данила забыл о картах и о банке. Он, стараясь не спешить, поднялся со стула и, держа Камиллу за руку, поспешил за спасительные простыни.

— Дэни! — крикнул ему вдогонку хирург. — Надо что-то решать с этим банком. Так игру не кончают.

Ключников в душе поблагодарил британца за то, что Джон постоянно называл его на английский манер — Дэни. Ведь Сармини, учившийся в Москве, отлично знал русский язык, и наверняка его ухо насторожило бы имя «Данила», знакомое ему по торговле заложниками.

Файез, в отличие от многих других полевых командиров, не принадлежал к влиятельным сирийским родам, за что за глаза его иногда называли безродным. Он происходил из нижних слоев общества. Отца и мать потерял рано, а потому привык всего добиваться в жизни сам. Он не получил высшего образования, но самостоятельно сумел изучить английский и итальянский языки, чем и любил козырять. Себя он считал человеком светским. В душе был далек от религиозного фанатизма. Но перед своими боевиками нередко демонстрировал притворную набожность. К месту умел ввернуть нужные изречения из Корана, но при этом довольно часто пропускал вечерний намаз, а в великий праздник Рамадан закрывался и ел в одиночестве, нарушая тем самым каноны. А еще он позволял себе выпить спиртного.

Файез сидел в своих покоях на мягком ковре и, изображая набожность, перебирал в руках четки. Постучавшись, вошел боевик и доложил, что прибыл Сабах Сармини. Полевой командир сделал приличествующую ситуации паузу, словно дочитывал до конца молитву, хотя на самом деле просто тупо смотрел перед собой. После чего негромко произнес:

— Пусть войдет, приведи его, — он отложил четки, поднялся с ковра и поморщился — нога затекла после долгого сидения по-турецки.

Сармини шагнул через высокий деревянный порог. У Файеза он был впервые. До этого встречались только на сходках. Просторное помещение со сводчатым потолком тускло освещалось сквозь узкие и высокие окна бойницы. Вся обстановка была традиционной: старая, ручной работы патриархальная мебель, ковры, металлическая посуда. Файез развел руки в стороны и обнял Сармини, будто тот был его братом.

— Какая беда у твоего командира… какая беда… врагу не пожелаешь, — проговорил Файез, отстраняясь от заместителя Хусейна.

— Диб просто себе места не находит.