Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Четвертаков полз через самую грязь, заглядывая на дно глубоких попутных воронок, его гимнастёрка и штаны пропитались жёлтой жижей, он только спасал мешок, впивавшийся в тело везде, где касался: с гранатами, пистолетами и обоймами, которые он с недавнего времени стал собирать на поле боя. Они, когда надо было врываться в траншеи противника, были удобнее, чем длинная трёхлинейка, а зарезать герма́на или австрияка можно и бебутом, и зубами порвать, а если в пистолете или револьвере кончались патроны, то можно и бросить, а с убитого офицера или унтера снять другой, следующий. Война сама подбрасывала и выбор, и оружие.

Медали и кресты оставил в обозе II разряда.

Иннокентий ориентировался по схеме, её скопировали грамотные корнеты со схемы Кудринского и других схем, имевшихся в штабе. Надо было засветло доползти до самых дальних, не отремонтированных ещё противником проходов, оставшихся от недавних боёв. Один такой выявил Кудринский, другие обнаружили наблюдатели. Чтобы не ремонтировали днём внаглую, по переднему краю противника постреливала 55-я артиллерийская бригада XXXV армейского корпуса.

Далеко на правом фланге работала артиллерия 46-й дивизии, которая прорывалась в районе Цирина.

Ближе, прямо против Городища, бились за сотню шагов продвижения вперёд гренадёры 1-й гренадёрской дивизии.

Южнее на Столовичи и Барановичи наседала 9-я пехотная дивизия X армейского корпуса.

Полоса наступления Западного фронта составляла до восьмидесяти километров.

́* * *

Иннокентий сунул лопатку чуть ниже гребня, медленно стащил в воронку немного песка, увидел, что до следующего, обозначенного Кудринским на схеме прохода надо проползти ещё шагов двадцать, но это будет сложно, потому что впереди была огромная, на все двадцать шагов, воронка, заваленная чуть присыпанными песком трупами. Иннокентий понял, что противник не смог за ночь убрать трупы в тыл и похоронить, а зловоние от них было так велико, а ветер уже сутки восточный, что, видимо, ночью они перетаскали мёртвых в эту воронку. И действительно, из воронки запах почти не шёл. Ночной дождь прибил и уплотнил насыпанный песок, покрывший человеческие тела ровным желтоватым слоем, сделав картину жуткой.

Иннокентий повернулся на спину и стал смотреть на солнце.

Солнце ярко светило в глаза с синего неба, иногда накрывая Иннокентия тенями плывущих прозрачных, полупрозрачных и совсем непрозрачных облаков.

«А вот как оно? – Иннокентий щурился, а когда солнце закрывалось очередным облаком, моргал, чтобы не слепнуть. – Бог-то, он где сидит, на солнце? А задницу не прижгёт?.. Или летит на облаке?.. А как облако распадётся, тогда как? И не страшно ему?»

Он услышал шорох и посмотрел перед собой, к нему полз корнет из соседней группы.

– Чё те, ваше благородие?

Корнет молча подполз и тоже повернулся на спину, и они стали смотреть на солнце и щуриться.

– Ты, ваше благородие, грамотный…

Корнет кивнул.

– Скажи, Бог сидит на солнце или летаит на о́блаках?

Корнет задумался, но молчал, но почему-то Иннокентий не почувствовал, что корнет считает его дураком.

– Мне мама тоже… да и папа, не говоря уже о бабушках и дедушках… рассказывали о Боженьке, что он на небе сидит и ножки к нам, людям, свесил, а я думал, а он нас, людей, сквозь пальцы рассматривает? Помнишь, как мы в детстве, когда на траве валялись, то небо рассматривали сквозь пальцы?

Иннокентий не помнил, но на всякий случай кивнул, мало ли в какую сторону грамотный корнет выведет разговор?

– А то, что Боженька на небе есть, никаких сомнений не было, просто думалось, рассматривает он нас или не рассматривает?

Корнет не успел ответить на собственный вопрос и вопрос Иннокентия, потому что прилетел германский снаряд и упал в ту, засыпанную трупами воронку и взрывом далеко разбросал куски человеческих тел. Что-то красно-бурое и тухлое упало на Иннокентия и корнета, разобрать было нельзя, попало на лицо, одежду, вытереть было нечем, и корнета стошнило. Иннокентий был вынужден дать ему воды из фляжки.

– Спасибо, вахмистр, – тяжело дыша, поблагодарил корнет и пытался проморгать слёзы.

– Ладно, про Божье, эт потом, а пока погляди… – И они поползли вверх к гребню воронки.

Иннокентий не пустил корнета вперёд, сам дополз, вынул ещё песка из гребня и позвал. Корнет подполз. В воронке, куда он сразу глянул, мертвые тела были разворошены. Снаряд попал в самый центр, нарушив веру в то, что «в одну воронку дважды не попадает», и в том месте, где он взорвался, было как в котле, в котором из костей, мяса и сухожилий варят мыло, а по краям ещё лежали целые тела, но песок с них слегка отряхнуло, обнажив и оживив лица и руки. Корнет зажал рот, а Иннокентий воткнул его лицом в песок.

– Нишкни, ваше благородие, – зашипел он, – не ко времени щас про нежности, охоло́нь и погляди вправо и влево от воронки, а вниз не гляди…

Корнет отжал голову, Иннокентий убрал руку, лицо у корнета было залеплено песком…

– Закрой глаза, ваше благородие… – сказал ему Иннокентий и, когда корнет закрыл, он то ли по-матерински, то ли по-отцовски стал дуть ему в брови и веки. – Проморгайся!