Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

В знакомом до мелочей блиндаже было светло от множества свечей, но всё выглядело чужим, потому что были чужие лица. Иннокентий подошёл, все склонились, он показал, что знал, ему очень захотелось дойти до эскадрона, до своего места, но полковник обвёл взглядом офицеров и произнёс:

– Придётся, господа, расширять позицию, нас втрое больше, чем драгун. Кто уже осматривал местность, можете высказать свои предложения?

Офицеры молчали.

– Ну что же, Четвертаков, тогда пройдёмте с нами, и попрошу всех командиров батальонов и командиров рот!

Человек двадцать и Иннокентий поднялись из блиндажа, и по ходам сообщений он повёл их сначала в передовые параллели, там недалеко от его места командиру полка поставили трубу Цейса, и они осматривали местность в направлении противника. Иннокентий сначала смотрел сам, но почти ничего не узнавал, германец хорошо замаскировался. Потом повёл в тыл. Полковник подозвал к себе какого-то капитана и стал что-то говорить ему о подготовке разведок, и с каким-то поручиком он обсудил прокладку связи и пункт для телефонистов.

– Ваше высокоблагородие, в блиндаже комнатуха имеется, тама полковник Вяземский и держал связь, я покажу.

– Мы уже нашли, – сказал весёлый Иванов, – мы только сразу не поняли, для чего она.

Пока шли по траншеям и ходам сообщений, полковник осматривался и цокал: «Хорошо закопались, господа, ни в одном месте нет бруствера ниже головы, молодцы!»

– А ещё, ваше высокоблагородие, тута у стенок щиты, вот они, их выкладывали поверх окопа, а сверху забрасывали лапником, когда их ерапланы облётывали, чтобы, значит, разведку ихнюю отвести…

Иннокентий водил офицеров и нет-нет да и поглядывал на обоих Ивановых и видел, что и те поглядывают на него. И так хотелось их спросить. Ночью было не до того, поздно, да и надо было обсушиться, чтобы снова не заболеть, а сейчас рядом всех много и было не подступиться.

– А где тут, братец… кулуа́р?

Иннокентий остановился.

– Нужник! – подсказал капитан.

– А тама! – понял Четвертаков и махнул рукой в тыл.

– Веди! – сказал полковник. – Показывай!

Иннокентий повёл, шёл и думал: а что дальше? Эта мысль, наряду с мыслями о «газетке», тоже одолевала всю ночь, ему не хотелось оставаться в пехоте, хотелось к своим, просто к своим, но пока не было возможности завести об этом разговор.

Он вёл офицеров мимо штабного блиндажа, проходя, отлучился, его сидор был собран, за ночь одежда высохла, он прихватил сидор на тот случай, если разговор получится, тогда он не станет задерживаться и, пока светло, уйдёт из расположения. А полковник будто и не заметил, и всё расспрашивал о том, что и где, до нужного места.

Они шли по самому длинному ходу сообщений, прорытому через несколько небольших полян и перелесков за третьей линией окопов, по сторонам были щели, склады; за последним перелеском ход сообщений поднимался на поляну. Офицеры вышли и стали осматриваться.

– Эка, тут… как красиво!

– И удобства, обратите внимание!

Нужник был устроен над выгребной ямой, как козлы для пилки дров, под ноги постелены толстые доски, и садиться можно было удобно на стёсанное полубревно-сиденье, под которым, собственно, и была яма.

– Оглянитесь кругом, даже интимно!

Иннокентий этого слова не понял, а поляна была уютная, со всех сторон по кругу закрытая лесом с густым подлеском.

– Картинка!

Пробивалась ровная свежая травка.

– Альпийская полянка, только «любимого А́вгустина» не хватает, а? Господа!

– Точно так!

Восхищенные офицеры, поднявшись из хода сообщения на поляну, разошлись и стали сходиться к козлам и неожиданно один за другим с «ахами» и «охами» проваливались по пояс в свежую и прошлогоднюю жухлую траву, не доходя нужника шагов десяти. Провалившись, они застывали и смотрели друг на друга, не понимая, что происходит, и вдруг из-за нужника на манер катапульты, как заведенная пружина, со свистом поднялась тонкая, очищенная от коры лесина и ударилась о поперечное полубревно-сиденье. Все ахнули. На лесине сверху была прибита и ещё дрожала дощечка, а на дощечке написано «Viele Grüse von «lieber Augustin».

* * *

Четвертаков решил, что по дороге он не пойдёт.

Как только лесина с дощечкой поднялась и ударилась, он всё понял. Пока остолбеневшие офицеры стояли и разгребали вокруг себя маскировавшие свежевырытую траншею ветки и пучки травы, он сквозанул в кусты и подался в сторону дороги. Но он не знал, сколько рот нового полка уже пришло и не придётся ли с кем-то встретиться, ненужным. Ясно было, что его полк ушёл, что ушёл прошедшими сутками, что идти полку была одна дорога в Шлок, а дорога и была одна, и он разминулся, пока «гостевал» у жандармов, и что пехотные офицеры ему не простят. Было ясно и то, что это всё проделки сапёрного поручика Гвоздецкого и, вероятнее всего, это он и какой-нибудь сопровождающий его мимо прошедшей ночью и проскакали, а до полка ему не дали дойти жандармы не более чем версту.