Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Загудел паровоз, Жамин перевёл взгляд, паровоз приближался с той стороны, сбавлял ход, из кабины выглядывал машинист, опёршись на окошко локтем, и покуривал. В бинокль он был так близко, что Жамин даже дрожащим разобрал, что у машиниста испачканное лицо, чёрные большие усы и кожаная кепка. Поезд приближался, и в какой-то момент машинист перестал умещаться в окулярах, и Жамин стал смотреть по теплушкам и платформам: в открытых дверях курили солдаты, на платформах везли в починку сломанные орудия, всё это он много раз видел и опустил бинокль. Поезд въехал на мост, и из-за частых ферм его не стало видно, но по-особенному застучали колёса. По-особенному, однако привычно, просто по рельсам они стучат так, а по рельсам на мосту – по-другому. Жамину стало скучно, и вдруг паровоз пронзительно свистнул и дал сильный гудок, и Жамин вздрогнул. Он смотрел, паровоз проехал и уже выезжал с моста, проходили теплушки, выкатывались платформы, предпоследняя, за ней последняя. Жамин поднял бинокль, эшелон втягивался в город, на борту последней платформы, свесив ноги, сидел и покуривал Четвертаков.

Четвертаков сидел и покуривал.

Поезд шёл неспешно, останавливался, с открытых платформ и из вагонов сходили и на освободившиеся места заходили, и много всего затаскивали, на погрузке в Шлоке затащили три орудия.

Северный фронт жил, войска пополнялись и менялись, кто на позиции, кто на отдых. В тыл ехали больные и раненые, во все стороны перемещались артиллерийские парки и обозы III разряда.

На самой ближней к фронту железнодорожной станции Шлок Четвертаков счастливо наскочил на сборный эшелон в Ригу, помог затащить сломанные орудия, помог обозным с их грузами, один ящик дотолкал до заднего борта последней платформы и устроился на нём, свесив за борт ноги. Это было утром. Ему кричали: «Эй, вахмистр, не дури, заснёшь, свалишься… убьёшься…» Но это кричали обозные, чего с них взять. А когда не кричали, то между собою ба́яли, как ни странно, про войну. Иннокентий уже давно на войне ничего не слышал про войну. Один из обозных, старый дядька с окладистой бородой, баял про «окопы», про обстрелы и всякие ужасы, врал, потому что Иннокентий не встречался в окопах с обозными III разряда. Иннокентий не вслушивался, но, когда обозный врал сильно, хотелось встать и задать ему горячего: «Лучше бы про вшей баял: если с нижнего чина в окопах собрать всех вшей и положить на безмен, то столько же весу будет, сколько в самом нижнем чине».

Когда эшелон катил-катил и докатил до большой реки и въехал на большой мост, Кешке надоело курить и смотреть на убегающие рельсы. Мелькавшие косые фермы моста мешали любоваться рекой, Кешка сплюнул, а когда мост проехали, он снова стал смотреть: слева на взгорке предмостных укреплений, на красивом коне, стройный такой, сидел всадник и в бинокль смотрел на Кешку.

«От бы мне такого на Байкал-батюшку! – подумал Четвертаков про бинокль. – Да ещё одного, для Мишки…»

Хорошая мысль пришла, колёса постукивали, рельсы убегали, в шинели и в сапогах было тепло, и Кешка улыбнулся всаднику.

XI

К марту 1916 года война стабилизировалась на всех фронтах. Но не остановилась и не закончилась.

Германцы не смогли добиться своих целей и победить французов в верденской мясорубке, но отбили атаки русских в Белоруссии под На́рочью.

Немецкие генералы перемещали уставшие дивизии с востока на запад и с запада на восток, затыкая ими горячие точки.

1 апреля русские генералы во главе с Верховным главнокомандующим собрались в Ставке в Могилёве для выработки и обсуждения плана на предстоящее лето, плана весенне-летней кампании 1916 года.

* * *

Камердинер распахнул дверь:

– Заходите и подождите здесь.

Нагруженный фотограф в пальто с бархатным воротником и в кепке с клапанами, с треногой в руках и большим ящиком и кофром за плечами кивнул.

– Сюда. – Камердинер показал рукой. – Можете раздеться.

Фотограф втиснулся в слабо освещённую небольшую сервировочную.

– Если темно, вот выключатель… можете отодвинуть штору… Когда будете готовы, позовите, я рядом.

Фотограф прислонил треногу, снял с плеча и поставил на стол ящик рядом с кофром. Пуговицы на новом пальто не слушались влажных дрожащих пальцев и не хотели пролезать в узкие прорези, последняя на груди оказалась самой непослушной, фотограф дёрнул и оборвал её.

«Чёрт бы меня побрал, зачем согласился, ведь всего-то сказали снять генералов у дома губернатора… куда же это я попал?»

Замки треноги тоже капризничали, и не хотел в резьбу винт крепления камеры, пенсне скользило со вспотевшего носа. Неожиданно открылась дверь и в сервировочную вошёл генерал с аксельбантом и с царскими вензелями на погонах. Фотограф оторвался, распрямился, по красным щекам и лбу катил пот, а генерал снисходительно смотрел.

– Вы, любезный, не волнуйтесь, а то у вас ничего не получится, а это будет нехорошо… Вы успокойтесь!

Фотограф вынул платок.

– И ещё! Не задавайте вопросов, а только присутствующих, если нужно, посадите так, чтобы на карточке получились все, чтобы всех было видно. Сколько вам ещё надобно времени?

Времени надобно было минут пять.