Хроника пикирующей России. 1992-1994

Победа через провокацию кажется кое-кому элегантной. Но она говорит о том, что победитель настроен на войну беспощадную — обман погибшие не прощают. И еще одно принципиальное поражение принесла властям такая победа. Людей смогли разъярить так, что главная цель спектакля с расстрелом из танков не достигнута. Устрашающего эффекта не получено — сколько теперь крови не лей. Поздно. Сами себя перехитрили.

А провокации люди разгадывать научатся — они просто до сих пор и мысли не допускали, что идет война. Пожар начался, но есть еще время его залить. И уже спешат вожди с ведрами. А что в ведрах — вода… или бензин?

1993

В контракте проступает кровь

Человек одет в сделанную по его росту душевную кольчугу. Она защищает от ударов судьбы и людей. В ней можно всю жизнь тянуть лямку и даже на расстрел идти внешне спокойно. Но есть моменты, когда приходится подставлять голую грудь. Перебираю в памяти пять последних лет. Самые больные раны остались от бесед с друзьями — теми, кто поддержал этот «выбор России». И было-то откровенных бесед две-три за все время, и возникали они случайно, как короткое замыкание.

Вот 3 октября, уже ночь. Вернулись к Дому Советов из Останкино, кто смог, окровавленные люди. Красивая девушка, которая пришла туда с ничего не подозревавшей толпой, почти спокойно рассказала о расстреле. Все стало ясно, над двором нависла смерть. Люди сосредоточенно принимали решение. Я решил уйти. Мысленно попрощался с теми, кто оставался принимать гибель — печальную гибель безоружного. К метро потянулась молчаливая цепочка таких, как я — мимо уже начавших собираться поодаль, в предвкушении сладострастия, стаек молодых «демократов» с интуицией воронов. И завернул я в центр, посмотреть на людей, созванных Гайдаром.

Рослые молодые люди, в хорошей и однообразной, как униформа, импортной одежде, с ироничной речью московского интеллигента. И — готовые стрелять в толпу люмпенов, какую бы часть нации эта толпа ни составляла. Похоже было, впрочем, что стрелять они хотели бы из-за спин ОМОНа и, желательно, в безоружных. Какой контраст с теми, у Дома Советов. Иной язык, иная логика, иная осанка. Два разных народа. Вот — итог первого этапа Реформации России (там, в Германии, было сожжение 50 тысяч «ведьм» и взаимное истребление двух третей населения).

Прошел я сквозь всю эту «социальную базу» режима, и в самом конце меня окликнул, как я и предчувствовал, мой друг: «Сережа! И ты здесь! Как же это?» «Да нет, я с той стороны. Зашел взглянуть на вас». «Ну, счастливо!» «Счастливо». Вот и весь разговор. Друзья мы почти сорок лет. Раз сто ночевали в одной палатке, рядом лежали, стреляя из Калашникова по деревянным мишеням. За все годы не могу ни в чем упрекнуть его — дружба его была искренней и бескорыстной. И вот он шел туда, где строились добровольческие батальоны и, вынеси ему Лужков автомат, возможно, он взял бы его. И я опять, в который раз, пытался понять — ради чего? Ради каких немыслимых ценностей? Что он узнал такого, чего не знаю я? Какая истина ему открылась, и почему он о ней молчит?

Он, человек острого ума и сильной логики, конечно, отбросил уже все бутафорские оправдания вроде «демократии», «правового государства» и «конституционного строя», которые он мог, худо-бедно, применить в августе 1991 года. Какие же аргументы у него в запасе? Он, классный химик, всю жизнь отдавший науке, наблюдает распад своей лаборатории, одной из немногих у нас лабораторий мирового уровня. За что он согласился заплатить и эту цену? Его сын после университета не имеет работы и вынужден «сшибать» деньги. Какой идеал оплачивает своим будущим его сын? Прокручиваю в уме его возможные ответы — и не могу представить себе ни одного искреннего и в то же время разумного. Кроме ответа невыносимо страшного — что он ненавидел нас, «старых русских», всю сознательную жизнь, но лишь сегодня смог сбросить личину и вздохнуть свободно.

Пробегаю мысленно свою жизнь — может, это я «уклонился»? Нет, с тех пор как помню себя в два с половиной года, с вещмешком за спиной, лезущим по доске в теплушку осенью 1941-го, плыву, как щепка, по душевным волнам моего народа. Как и большинство, простодушно радовался перестройке, пока не проступил ее оскал. Как и большинство, изумился, когда меня вдруг стали обзывать люмпеном и фашистом и дразнить, как медведя палкой, а потом стали бить и сыпать соль на раны. Как и очень многие, не обрадовался подачкам режима, а стал сопротивляться, как умею — исследуя реальность и излагая узнанное. Как и большинство, не отступаю от уже единственной почти общенародной ценности — гражданского мира. И именно потому пошел к Дому Советов — скрепя сердце после всего, что сделали со страной парламент и Руцкой. Ибо знаю из науки, что единственный способ сохранить хоть хрупкий мир — это следовать Конституции, не дать начаться цепной реакции переворотов и революций. Да, моя логика, как и логика большинства, пассивна, охранительна, а не революционна. Поэтому у нас еще не Грузия и не Таджикистан. И эту-то логику мой друг отвергает.