Хроника пикирующей России. 1992-1994

Но это — разговор мысленный. А через неделю, уже после того как расстреляли Дом Советов и кучу «старых русских», как сожгли во дворе вороха окровавленной одежды, а потом, уже в центре Москвы, на площади, сожгли захваченные запасы оппозиционных газет, пришлось мне по делу зайти в свою старую лабораторию. И, как ни крепился, вступить в разговор — с подругами еще по факультету. Их я и просил открыть мне, наконец, тайну — ради чего?

Ради чего расстреливают парламент, сжигают одежду и газеты? Ради чего молодой «предприниматель», приходит к толпе стоящих под дождем у свечек женщин в черном и радостно сообщает, что «будь у него АКМ, он бы всех их с удовольствием положил»? Ведь они, мои дорогие подруги из Академии наук, выписали этому парню мандат на такие слова. Как ни крути, а устами этого парня глаголят именно они. А парень — так, машинка для сотрясения воздуха да нажимания на спусковой крючок.

И в нашем разговоре никто не пытался упростить дело и обелить себя. Изложу суть — хоть и жестоко это по отношению к моим друзьям. Но, может, сколько-то капель крови мое откровение спасет.

Эти мои друзья — типичные советские интеллигенты. Прошли тот же путь, что и я. Школа, университет, песни у костра. Потом — духовная роскошь научной работы, надежный скромный достаток, радость вырастить здоровых и умных детей, умственный спорт по критике советского строя. Никаких особых ударов по ним этот строй не нанес, личных счетов у них с ним нет. И все же они сознательно поддержали проект не по улучшению, а по слому, разрушению советского строя жизни. Значит, сегодня принимают на свою совесть и все «издержки» этого разрушения. То есть, доведись начать с начала, они снова поддержали бы всю эту реформу — имея сегодняшнее знание!

Уже это было поразительно. Пусть они зажмуриваются, не хотят видеть сгустков крови на заборе у Дома Советов — это не важно. Они все знают, но не говорят: «Мы трагически ошиблись. Мы этого не хотели! Мы думаем, как исправить дело». Они конечно этого не хотели, но раз уж так получилось, они принимают все это как высокую, но приемлемую плату за то светлое, ради чего все это делается.

Но ведь это необъяснимо! В 1985 году, если бы провидец вам сказал, что ради свержения советского строя придется убить за два месяца каждого двадцатого таджика, а в центре Москвы расстреливать людей и сжигать книги, вы бы сочли его сумасшедшим. Но с тех пор вы не узнали об этом строе ничего нового, чрезвычайного, что перевернуло бы вашу душу. Сам строй становился все либеральнее, делал вам уступку за уступкой. Почему же сегодня вы так легко принимаете и смерть таджиков, и кровь в Москве, и бомбовые удары по Сухуми и Бендерам? И, раз уж разговор между друзьями, почему даете «добро» на духовную пытку меня, вашего старого друга? А если бы я остался там, то дали бы «добро» на мою физическую ликвидацию. В какой момент после 1985 года произошла мутация вашей этики и вашего мироощущения? Мутация внутренняя, ибо внешних причин, повторяю, для нее не возникло.

Начинаем выяснять — и новый удар. Оказывается, никакой мутации не было. А была изначальная установка, душевный порыв. Идейный ресурс, который можно было черпать, чтобы компенсировать каждый новый ужас «реформы». И запас его огромен. Гибнет лаборатория. Уже нет работы, которая наполняла смыслом жизнь — есть выпрашивание милостыни у спекулянта Сороса и лаборантская работа, по дешевке, для заграницы. Это — крах профессиональный. Не жалко? Нет, не жалко — это была советская наука, пропади она пропадом. А дома что? Талантливый сын Петечка, блестящий студент-математик, надев нарукавники, служит клерком какой-то сингапурской фирмы. Ради жалких долларов, чтобы кормить маму, папу и сестренку — вместо того чтобы, как мы в его годы, строить воздушные замки, решать задачу Галуа и влюбляться. Но ведь это — крах родительства. Не жалко? Жалко, но ради идеалов надо идти на жертвы. Не ошиблись? Нет, не ошиблись.

И так, шаг за шагом, подходим к главному. Говорю: выходит, вы подписали некий контракт (с каким-то богом или дьяволом — это кому как) на проект переустройства вашей страны. В проекте было записано все, что может произойти и уже происходит. Тем не менее вы этот проект одобрили и в нем участвуете. Как можете — не с автоматом, но хотя бы движением души и материнским влиянием на Петечку. Да, все так.

А знаете ли вы, и это подтверждается вашими же духовными лидерами, что проект предусматривает возможность умерщвления как минимум трети ваших соотечественников? Подумали, подумали мои подруги, и говорят: ну, умерщвление — это резко сказано. Вымирание «неприспособленных», примерно трети, это да — это в проекте записано. На это мы согласны. Хотя, быть может, и мы в эту треть попадем. (Ну, мы уточнили, что их-то Петечка подкормит, да и не важно, как они своей жизнью распорядятся — это их личное дело; важно, что они решили вон за ту старушку, которая выбирает объедки из мусора).