Хроника Рая

Кристина фон Рейкельн давала вечер в честь завершения учебного года. Большой, шумный праздник пройдет в Университете, в его залах. Здесь же, из года в год Кристина собирает избранный круг. Президент Ломбертц с супругой, кое-кто из попечителей, выпускники разных лет, добившиеся особых высот в этой жизни, например, здешний мэр, да что там мэр, здесь иногда бывали главы европейских кабинетов, полтора абзаца из списка «Форбс», звезды сцены, приглашались и наиболее значимые профессора. Лоттер понимал, конечно же, что он относится к периферии этого круга, но прием не был для него только лишь некой обязанностью. Так, в прошлом году они очень интересно поговорили с астрофизиком Грином. В этот раз он не приглашен почему-то. И Анны-Марии тоже нет. Неужели Кристина так серьезно отнеслась к той их давнишней перепалке в трибунале? Раньше за нею таких вещей не числилось. А вот и наша сеньора Ульбано, просто чуть опоздала.

Тина, при их замкнутом образе жизни, была рада любому общению – однажды так и сказала супруге мэра, спокойно и просто. Лоттер надеялся сегодня еще кое с кем попробовать насчет Прокофьева. Конечно, ему обещано, но подстраховаться все-таки не помешает.

Главным в этом действии было само место действия – наследственный особняк фон Рейкельнов. Сдержанная роскошь, интерьеры, перестроенные последний раз в 1701 году, даже ни одной новой вещи не появилось с тех пор (во всяком случае, в парадных залах). Вот столик, за которым делал пометки Гете (он был у Рейкельнов трижды). Кристина утверждает, что именно за ним он записал: «Я часть той силы, что вечно хочет зла…» Столик, правда, был какой-то все-таки легкомысленный, пусть антикварным он был уже во времена Гете.

Все в доме Рейкельнов было свободно от музейных и киношных штампов на тему, здесь просто жили. Гости ценили эту атмосферу ностальгии по утерянному «золотому веку», которого, как они прекрасно знали, не было никогда. Что же, тем получалось светлее и сладостнее. К тому же здесь было то, чего не могло быть ни в одном музее, ни в одном замке – гости были именно гостями, не экскурсантами. Они не вне , а как-то вот сразу в. Кристина выдерживала какой-то баланс неги и благоговения – так, за обедом могла спокойно сказать какой-нибудь даме: «В вашем кресле, помнится, сидел сэр Уинстон Черчилль». Иного профессора, слишком уж озабоченного собственным вкладом в науку, ненавязчиво так определяли на стул Эйнштейна. Кристина называла это «терапией стулом». Впрочем, терапия ли… пациент, чаще всего, понимал как адекватное признание этого его вклада.

Сама Кристина держалась здесь скромнее и величественнее, нежели на службе. Казалось, сам особняк, сами портреты предков по стенам обязывали. То есть, получается, что по-домашнему она ведет себя в Университете? «Интересно, есть ли здесь, – как-то раз шепнул президент Ломбертц Лоттеру, – свой фамильный скелет в шкафу?»

Блюда были здесь без ресторанной вычурности, но (точнее, поэтому именно) очень вкусны и по-настоящему изысканны и все это подавалось на олове XVI века. Вина только из погреба особняка. Тина как-то заметила, что у гостей сами собой выпадают из речи такие слова, как «автомобиль», «мобильный телефон», «инфляция». Здесь как бы некий срез времени. И время что-то слишком сильно льстит здешним обитателям и гостям. Хотя Лоттер не исключал, что это такая форма иронии.

Музыка всегда была только живая (у Кристины хватало вкуса не рядить музыкантов в ливреи) и соответствовала интерьерам.

Зачем все это нужно Кристине? Подтверждала свои неформальные права на Университет? Безусловно, но Лоттеру всегда казалось, что здесь есть и нечто большее (для самой Кристины, возможно, что меньшее), она удостоверялась в реальности самой себя.

Сегодня все шло как всегда, по заведенному установленному и всех абсолютно устраивающему распорядку. И ничто, как пишут в романах, не предвещало надвигающейся катастрофы. Провозглашались соответствующие случаю тосты, в меру банальные, но с примиряющей самоиронией (в атмосфере этой самоирония удавалась даже последним занудам). Наконец, очередь дошла до изящного старенького господина, убеленного, опять же, как пишут в романах, благородной сединой. Лоттеру показалось, что Кристина пыталась ненавязчиво так организовать, чтобы господин этот вообще не говорил, но тот заметил и даже побледнел от негодования. Кристина уступила, дабы не обострять.

– Дамы и господа! – старенький господин встал в этой своей бледности (Лоттер не мог вспомнить, был ли этот человек здесь в прошлом году). – Дамы и господа! – повторил он, как бы решившись окончательно. – Предыдущий оратор назвал нашу очаровательную хозяйку, – он сказал было «дома», но успел переправить на «хозяйку бала», – весталкой храма науки. При всем уважении к красоте слога данного мэтра не могу согласиться. – Он попытался сделать эффектную паузу, но сам же ее не удержал. – Но прежде хочу предложить поднять бокалы за потрясающую, истинно аристократическую выдержку нашей блистательной Кристины (все, недоумевая несколько, все же привычно подняли бокалы – «за выдержку так за выдержку»), представившей вам меня как дальнего родственника. – Насколько помнил Лоттер, она его вообще не представляла. – О! Вы не знаете, господа, какое нужно иметь сердце для этого. Редкое сердце! Моего заурядного не хватило. Я почти уже прожил свою жизнь, господа, а до сих пор не знаю, что писать на своей визитной карточке: внебрачный сын Кристины фон Рейкельн? Но она никогда не была в браке.

– А вот и скелетик в шкафу. – Президент Ломбертц просто хотел шепнуть своей супруге, но получилось громко, на всю тишину зала.

– Я не очень ориентируюсь в этих родственных терминах. – Старенький господин несколько сбился.